Я досаждаю духовнику желанием поисповедаться за всю жизнь. Он терпит, несколько раз за исповедь бегает в алтарь молиться, но слушает. Тяжело ему со мной. Я, собственно, не против той древней традиции, когда христиане исповедовались перед всей Церковью. Мне нечего скрывать от людей, они и так знают, что я конченный подлец. А так они, слыша мои ужасные признания, помолились бы обо мне. Интимность исповеди бережет меня от общинной молитвы обо мне. Мне не нужна эта интимность, я не хочу получать славы от человеков, а славы от Бога не получать. Вот, многие люди знают меня как редкую гадину. И это при том, что я долго обманывал себя, что мне нравится поучать других.
Много лет назад я попросил духовника:
— Меня снова зовут преподавать в вуз, можно я не пойду? И Апостол советует: дети, не многие становитесь учителями. А?
Будучи сам образованным человеком, кандидатом биологических наук, духовник задумался и благословил преподавать. Я пошел в отрыв: ходил по вузу с иконой, перед каждым занятием читал молитву (студенты не только не протестовали, но им было интересно), и в общем, о чем бы я не говорил, все равно разводил оголтелую религиозную пропаганду. Власти вуза жаждали меня уволить десять лет, но почему-то так и не увольняли, как бы я ни нарывался. Я водил студентов в храм на экскурсию, они звонили в колокола, рассматривали иконы. Но воцерковляться никто не хотел. Более того, один студент сказал мне:
— Вот вы говорите о Боге, и я хотел бы видеть в вас смирение Зосимы из романа Достоевского. Но из вас хлещет только бесконечное тщеславие.
Другой мой студент, ставший пастором у адвентистов седьмого дня, сказал мне:
— Я никогда не пошел бы в Православную Церковь, только потому, что Вы там.
Но куда же деваться мне? Я способен испортить все, к чему бы ни прикасался. Как царь Мидас все превращал в золото, я все превращаю в дерьмо. Отец Вадим Булатов вместе со мной радовался, что из меня, слава Богу, не вышло попа. Он даже нарисовал картинку, что было бы, если бы я стал попом. Там, на этой картинке, я стою на амвоне, за мной отверстые Царские врата, ворот моего подрясника расстегнут, оттуда почему-то видна тельняшка, в занесенной руке моей — граната с сорванной чекой. Прихожане мои лежат на полу, схватившись за голову. А изо рта моего выплывает пузырь, в котором написано: «Молитесь, суки!»
И вот теперь я думаю, как много людей я отвратил от Церкви Божией, и очень об этом печалюсь. Я рассказывал студенткам о христианской семье и браке, а одна моя коллега советовала им браки «гостевые». Это когда супруги живут в разных городах, а потом иногда встречаются для секса. Я это дело раскритиковал, а преподавательница рассказала студенткам страшную тайну, что меня слушать не надо, потому что я два раза женат. Они пришли ко мне и посмотрели на меня глазами обманутых детей, в каждом из которых стояла слезинка, которая перевешивает все богословские доводы.
— Так вы вправду два раза женаты?
Они смотрели на меня как на предателя. В сердце их были лед и недоверие. Я затомился:
— Да, правда.
— Значит, вы нам ВСЕ врали?
Я молчал, что бы значили мои слова? Колыхание струй и вздор, песок, который течет сквозь пальцы. Я был обманщиком.
Я был обманщиком, когда сидел в парке и пил пиво. Студенты потом говорили между собой:
— Представляете себе, он нам на лекциях про Бога говорит, а потом сидит в парке и задумчиво пьет пиво! Представляете, пиво!
Я был обманщиком, когда пьяный, возвращаясь из гостей, томился духом и молился, плакал пред Господом. Шел, месил снежную кашу под ногами, каялся и молился, я был весь открыт: и падающим снежинкам в кульке света от придорожного фонаря, и осознанию, что вся моя жизнь — это позор для Господа. И что ни одного дня я не жил христианином. И я плакал пьяными слезами, плакал и молился. Милосердный Господь молчаливо сочувствовал мне из теплого лилового ночного неба с его мерцающими звездами и нравственным императивом. Но даже в эти минуты, даже в эти минуты я наблюдал за собой эти взгляды, взгляды напряженных и недоверчивых глаз моего народа, полные осуждения и недоумения:
— Зачем этот бородатый плачет и шепчется? Зачем он смотрит в небо?Вот он набрался, а еще бородатый…. Все они, бородатые, — немного сумасшедшие!
Я был всегда позором для Господа и для всей Церкви. Единственно, когда я позволял себе радоваться, когда меня обзывали «эмпэшником» и называли мою Церковь, в Которой я встретил Живого Христа «безблагодатной». Мне было очень приятно, что я хожу в «неправильную, безблагодатную Церковь» и что вокруг меня все — греховные, неправильные и безблагодатные. Потому что мне всегда было чуждо ощущение, что вот будто бы есть на свете способ «правильно спасаться» так, что и все остальные спастись не могут. Вместе с Мармеладовым я верю, что Христос позовет нас: «Придите ко мне все пьяненькие, чумазенькие и воссядьте на пиру Господнем».
Моя жизнь — это сплошной промах и непопадание, и мне не спастись. Я — пропащий человек, и никто из человеков (благодатных или сверхблагодатных) не спасет меня, не изменит. Меня может спасти только Христос. И я благодарен, что человеки вообще не гонят меня из своего общества, как-то терпят меня и мое тщеславное лицемерие и беспочвенную гордыню.

ЖЖ Мирона