Владимир Гурболиков, заместитель главного редактора журнала "Фома" 

— Многие люди в поисках исцеления обращаются в Церковь. Они заказывают акафисты, совершают поездки к святым источникам, чудотворным иконам, мощам... Часто это обращение к христианству приобретает явный магический оттенок. Скажите, как следует относиться к этому явлению?

— В том, что молятся и паломничают, нет ничего дурного. А вот когда начинают отказываться от лечения, требовать для себя исцелений, доверяют непроверенным книжкам и якобы православным «целителям» — то это вряд ли можно одобрить. Такое происходит из-за слабого понимания многими людьми того, что есть Церковь и для чего она существует. Можно подумать, что духовная жизнь в Церкви нам даётся только для того, чтобы вывести из почек камни. Но ведь, на самом деле, цель в том, чтобы двигаться к Богу. Болезнь на нашем пути — это один из способов избавиться от всего лишнего и неправильного в жизни, от всего, чему ты стал рабом.

В христианской церковной жизни очень важно не перепутать средство с целью. А то ведь даже из образованной среды зачастую вырастают по сути дела оккультные, языческие легенды об исцеляющих водкой и подсолнечным маслом «старцах» и тому подобная псевдоправославная мистика.

Помню, мои знакомые — верующие люди (оба с высшим образованием!) — принесли мне, когда я лечился от онкологического заболевания, именно такие брошюры, в которых говорится, что некие (безымянные) «православные старцы» давно нашли способ исцеления рака, но долго держали его в тайне. И теперь, дескать, явили его миру. «Оказывается», нужно всего лишь… каждый день пить водку с подсолнечным маслом! А врачи – они, мол, все обманщики и только зря меня мучают.

Вынужден был твёрдо просить моих друзей не уговаривать меня и никогда не распространять эти книжки: ведь мы в нашем журнале сами публиковали посмертную публикацию женщины, которая, поддавшись подобным советам, отказалась от лечения и «сгорела» после нескольких месяцев тяжёлых мучений. Остались без мамы детишки – а ведь традиционное лечение в клинике, как минимум, давало ей ещё годы жизни!..

Наиболее ярко такие опасные заблуждения расцветают, конечно же, не в Церкви, а в среде «целителей» и экстрасенсов. Вокруг онкологических диспансеров я видел множество объявлений типа: «полное излечение за три сеанса» и тому подобные. И ведь люди идут туда! Они подменяют этим шарлатанством настоящий процесс лечения потому, что не хотят долго и мучительно проходить через него, хотят проскочить, быстро избавиться от страданий… А страдания только множатся!

Человек который обращается в храм исключительно за исцелением, в результате этого, не следуя истинному назначению Церкви, ошибается; человек же, идущий к колдунам, не только ошибается, но и сталкивается с прямым и опасным обманом. Который калечит не только тело, но и душу.

— Вы говорите, что для исцеления нужно, разумеется, обращаться к медицине— и это понятно. Вы также считаете, что нельзя обращаться к колдунам — и это понятно тоже. Но вместе с тем есть огромное количество людей, которые ищут исцеления у мощей преподобной Матроны Московской, и многие действительно исцеляются, хотя большинство, конечно, нет. И мы с вами понимаем, что не исцеляется это большинство потому, что люди не понимают, как, кто и что в Церкви может исцелять. Такие люди идут к мощам святым так, как если бы шли участвовать в лотерее: вот повезло одному, может быть, повезет и мне. Но очевидно, что вера — это не лотерея, что тут и от нас кое-что зависит. Как, по вашему мнению, человек способен повысить вероятность своего чудесного, церковного исцеления, проделывая работу над самим собой?

— Это от Бога зависит. Если Господь считает, что тебе нужно скоро встретиться с Ним — ты с Ним встретишься. Если Он посчитает, что тебе нужно продолжить свои труды на земле — ты их продолжишь. Другое дело, что молиться и просить Бога о выздоровлении, если ты чувствуешь, что не готов умирать, можно, и Он нас слышит. Святые, к которым мы обращаемся, тоже (скажу примитивно) «докладывают» Ему наши просьбы. Они могут за нас заступиться.

Можно говорить вот о чем: если мы в болезни не протягиваем руку к единственному Существу, которое остается с нами навсегда, Которое присутствует и в этой жизни, и в той, то наше одиночество возрастает. Без Бога – одиночество неизбежно. А в одиночку человеку в любом случае тяжелее выбраться из любой ситуации. Мы можем сколько угодно требовать, чтобы все вокруг нас носились, но в некоторых случаях надо, наоборот, максимально переосмыслить свои отношения с другими людьми и обратиться за подлинной, настоящей помощью к Богу. Бог нас всегда слышит. И если ты вообще ничего не говоришь Ему, если тебе вообще ничего от Него не надо, то ты ничего и не получишь. Просите и дано будет вам, сказано в Евангелии. Может, я окажусь неточен, но кажется, в США проводилось исследование, которое показало, что среди молящихся людей больше случаев выздоровления, чем среди неверующих. Впрочем, могу и ошибиться насчёт американских новостей. Но смысл молиться, уверен, всегда есть.

Другой вопрос, что когда мы пытаемся превратить молитву в метод лечения, от чего меня лично просто коробит, то совершаем грубейшую ошибку. Когда мы идем на могилу Матронушки, исходя не из стремления пообщаться с угодницей Божией, а потому, что там, якобы, какие-то особые энергии, от которых рассосется опухоль, то мы становимся наравне с теми невеждами, которых исцелял в своей земной жизни сам Христос, но которые потом не возвращались к Нему, чтобы принести свою благодарность и готовность теперь послужить Богу. Те о ком спрашивал Спаситель у одного из десяти исцелённых: ты пришел – но где же остальные девять?..  

Противоречие заключается в том, что нам кажется, будто кончина — это трагедия, которая разрушает все то хорошее, что мы имеем здесь. Хотя Евангелие говорит нам об обратном, о том, что не в земной жизни главная ценность. Что нужно стремиться стяжать Царствие Небесное и стремиться стать жителями Неба. Христос всех своих Апостолов предупреждает о том, что в земной своей жизни они будут гонимы, будут страдать, и они приняли Его волю.

Самая главная наша проблема — это неготовность к тому, что нас ждет «там», и это недостаток нашей духовной жизни.

— Из вашего ответа выстраивается образ такой иерархии правильности поведения: невежественные люди идут к Матронушке, чтобы получить исцеление даром, ничего не зная о христианстве, другие уже сознательно молятся Богу, то молятся все-таки только для того, чтобы исцелиться, и наконец третьи, те, кто поступает наилучшим образом, в болезни стремятся прийти к Богу ради самого Бога. И как раз в этом третьем случае, когда исцеление от болезни не является нашей самоцелью, в этом случае оно и может произойти.

— Да, хотя в душе отдельного человека это все может быть смешано. Я это и на себе испытал. В тяжелой болезни у человека сердце начинает буквально плакать, оно часто искренне обращается и стремится к Богу так, что сам человек не может понимать глубины смысла и значения этого стремления.

Бывает такая мера страдания, которая идет не от самой болезни, а от перестройки души, которую неизбежно эта болезнь порождает. У человека ломается прежнее представление о жизни. Он, как беззащитный ребеночек, оказывается один на один перед лицом колоссальной стихии. Ему и страшно, и больно, он становится на какое-то время «сиротой», потому что он страдает один.

И если человек, который ощутил всё это, начинает искренне молиться Богу или бежит к могилке святой с просьбой: «Матронушка, помоги!», это даже правильно. Но если человек начинает превращать молитву и посещение святых мощей и чудотворных икон в способ для «сделки» с Богом, рассчитывать на эти свои действия так, словно он находится в банке, как будто между ним и Богом есть отношения дебета и кредита, то это ужасно.

Я сам увлекался до прихода в Православие так называемыми «восточными практиками». И сейчас я все больше задумываюсь над тем, что внимание к технологии у меня тогда было огромное, а подлинной любви не было совсем, были разговоры о любви, но они носили абстрактный характер. А теперь я чувствую, что пусть с позиции критериев этих духовных практик обо мне можно иметь самое невысокое мнение. Я не пробовал поститься «всухую» семь дней как мой знакомый, не левитировал и не научился искусству медитации, но что-то иное, мне думается, более важно во мне изменилось в Церкви. И мне чаще, чем раньше, бывает совестно за себя. И во мне больше изумления от того, сколь многие люди любят, жертвуют, сострадают так, как я не умею.

На путь истинных отношений с Богом помогает встать то, что ты в ситуации своей тяжелой болезни оказываешься один, хотя тебя окружают другие люди. Все они живут, как и раньше, но только ты один болеешь так, как ты болеешь, только ты понимаешь, что совершенно не знаешь, будешь ли завтра жив. Только с тобой происходит то, что происходит с тобой. И в этот момент, если твое сердце искренне обращается к Богу, ты получаешь, может быть, самые главные ответы на самые глубокие вопросы. Хотя не обязательно вместе с тем даётся и исцеление. Однако что-то иногда получаешь более важное, чем даже здоровье. Когда Он даст тебе ответ, ты вдруг чувствуешь, что ты не один. А открытие для себя бытия Бога и Его любви — и есть, в каком-то смысле, подлинное исцеление.

Придется ли тебе потом жить после этого, не известно. Но бывает, что ты после прихода к Богу настолько иначе относишься к жизни, что того, прежнего, страха перед смертью уже нет.

— Что может сделать для больного человека Церковь?

— То же, что и для здорового.

У меня был определённый опыт, о котором стоит рассказать. Я после операции и курсов химиотерапий сделал очередные анализы и обсуждал их с врачом. Он объяснил мне, что картина у меня, судя по результатам анализов, довольно плохая, мой рак носит агрессивную форму, и скорее всего, мне предстоит череда неприятных операций. В результате которых я, скорее всего, стану инвалидом. Но развитие болезни будет серьёзно задержано. Любой, кто хоть раз прошел через эти операции и лечение, понимает, как тяжело такое услышать.

Я должен был придти к врачу через пять дней после этого разговора, чтобы решить вопрос о госпитализации и подготовке к операции. И в тот же вечер мне позвонил священник из одного большого прихода и настоятельно предложил пособороваться. Я, конечно же, согласился.

В такой период жизни всегда остро встаёт простой вопроc: с кем теперь общаться? С собой общение не обещает ничего хорошего, потому что тебя мучает страх, в голове одна мысль — «Не хочу!». С врачами общаться уже смысла нет, ведь они уже всё сказали, надо ложиться под нож. С близкими тоже разговаривать трудно, потому что они очень переживают, но помочь никак не могут. Их жалко неимоверно. Тогда остаётся одно — общаться с Богом. Поэтому я и пошел собороваться: из таинств Церкви вырастает особая, крепкая связь с Ним.

После соборования приходят повторные анализы — и тут обнаруживается картина идеально здорового человека! У доктора почти шок. «Что принимали? Какие лекарства?» — спрашивает, а мне ответить нечего. «Никаких, — говорю я, — соборовался только». Доктор был человеком нецерковным, но он посидел, посмотрел в анализы, на меня и вдруг сказал просто: «Да, возможно, это иногда нужно – просто молиться»… Никто не произносил слова «чудо», но было понятно, что это оно и есть.

Думаю, важно то, что я шел на соборование не потому, что решил отказаться лечиться. Я никаких чудес не ждал – я искал мира в сердце и сил на предстоящие испытания. Но Господь по-своему рассудил: дал мне все эти годы, которые я прожил после, как бы сказав этим: «Живи дальше с тем, что ты сейчас понял, и делай то, что должен!»

— Мне кажется, что эти слова очень важны для понимания ответа на вопрос, что следует сделать с собой, чтобы получить исцеление. Один священник также сказал, что очень важно, каким вы будете после исцеления, потому что если вы можете измениться к лучшему, то это угодно Богу, и он поможет вам выздороветь. Поэтому очень хотелось бы понять, собственно, что же вы такое новое для себя открыли, в чем и как изменили свою жизнь.

— Имеет значение то, что, когда я болел, я не бросал то, чем занимаюсь сейчас. Я занимался, в первую очередь, журналом «Фома» и воспринимал это не как работу, а как службу. Я не священник, чтобы вести богослужения, но могу послужить своим журналистским трудом. И я не просто формально занимаюсь журналом, но я в самой встрече с нашими героями, в общении с людьми, в их мыслях все время обнаруживаю Божий свет, радость. И когда я исцелился, то стал придавать этому больше значения, чем раньше — своему труду, своей службе, тому, что мне через нее дается. Тому, что я сам вследствие своего долга должен уметь и рисковать и действовать энергично.

А с другой стороны, главный урок для меня заключен в том, что нужно всегда чувствовать руку Бога, связь с ним. А чувствовать ее, в первую очередь, нужно в постоянном самосокрушении.

Сокрушение сердца — это ощущение того, что ты не пылинка, не ничтожество, нет, но что ты недостойный человек перед тем, чего от тебя ждет Господь. Да, ты стремишься ввысь, но ты падаешь при этом все время. И это постоянное понимание того, насколько ты недостоин дара жизни, наверное, тоже важно. Раньше, до болезни, мне легко давались вещи, которые я считал духовными: мне легче было молиться, мне легче было поститься, мне легче было чувствовать, как я духовно расту. А сейчас я часто и не чувствую, что «духовно расту». Какой там «рост»?!.. Я человек очень грешный, и я это о себе стал знать намного лучше, чем раньше.

Я пытаюсь делать журнал, который весь посвящен Богу. Но может быть, я должен бы делать свою работу бесплатно, а мне еще и платят зарплату. Может быть, мне нужно носить на руках моих друзей и родных, которые в болезни отдавали мне все свои силы. А я?.. Я же должник, на самом деле, я кругом должен! Хотя я и не умею отдать этот долг. И в этом признании, может быть, более правильное отношение к жизни.

Это все относится к тому дару жизни, который тебе дается Богом. Что ты с ним будешь делать? Лично я — да ничего я с ним хорошего не сделал, даже после пережитого. Но это и есть урок. Парадокс?..

Каждому христианину следует понять, что дар жизни — это невероятная вещь. Понимаем ли мы, что нам дано?!.. Удивительный дар. И на фоне понимания, что жизнь — дар, нужно взглянуть на себя, посмотреть на других людей и увидеть, что, действительно, ты недостоин этого дара по сравнению с другими, и что ты должен всем: и Богу, и людям. А ты только тратишь. Тратил раньше — и по-прежнему тратишь!

Сейчас наши бизнесмены стали более мудрыми, редко сейчас услышишь от них такое, а вот прежде многие «успешные» люди вслух рассуждали примерно так: вот, дескать, я свое состояние заработал сам, я деньги сделал сам, и незачем ко мне за помощью идти. Если хочешь денег, то научись их делать. Мол, я сам всего достиг и презираю «слабаков». Сейчас уже, слава Богу, немало богатых поняли, что всё не так: если даже ты преуспел, это значит, тебе было дано. Тебе подарено Богом. Да, ты при этом трудился (а если нет, то ты просто вор!). Но это не значит, что без Божией помощи ты смог бы хоть копейку честно заработать. Если это понимаешь, то всё время думаешь: как же можно позволить себе жить вполсилы, не делать того, что могу и что должен?! Не помогать? Не дарить самому?..

Наверное, многие нынешние благотворители тоже осознали эту истину через страдания, потери, болезни. И такие люди сейчас очень многое делают для других, стали умнее и милосерднее. Видимо, пришло осознание, что все «твоё» тебе подарено, дано, и поэтому ты должен кому-то. Пришла благодарность. Пришла любовь к Тому, Кто подарил все, что ты имеешь. И к людям.

— Скажите, какие самые серьезные ошибки может совершить человек на пути преодоления болезни?

— Болезнь может сломать человека морально, вынудить его принимать неправильные решения от отчаяния и страха. Мы делали, как я уже говорил, материал о многодетной матери, молодой женщине, которая получила онкозаболевание. Я прекрасно понимаю, насколько сложно было ей, да ещё и с детками. И вот, полечившись, в какой-то момент она отказалась от настоящего лечения в пользу псевдосоветов анонимных «старцев» из книжки.

Я практически уверен, что в её случае врачи могли бы обеспечить ей — пусть это было бы и сложно для неё — ещё несколько лет жизни... А может быть, она была бы жива и сейчас. Но все эти брошюрки и реклама целителей способствовали тому, что она приняла решение не лечиться. Её просто обманули, ей сказали, что есть альтернатива лечению. А альтернативы просто нет. Никакой. Какое омерзительное враньё!

Отчаяние — вот одна из ошибок, которую человек может совершить в болезни. Обращение к целителям и прочая ахинея, так же как и отказ от лечения вообще, происходят от отчаяния. Это ошибка, уход от ответственности. Нельзя отчаиваться! Этот период в болезни надо пройти, а для этого нужна сила воли, а когда уже кажется, что и силы, и воли нет – нужно восплакать к Богу. Он никогда не оставляет и всё видит. И тогда сможешь и молиться, и лечиться. И всякий раз обнаружишь, что Любовь не остывает никогда…

— Скажите, как человек осознаёт опасную болезнь? Как изменяется его жизнь?

— Ты начинаешь жить иначе: изменяется круг интересов, круг чтения, ты начинаешь другое смотреть, слушать, другое изучать. Изменяются и отношения с людьми, с близкими, с новыми знакомыми, с которыми сталкиваешься в жизни. Очень важно то, что сама жизнь начинает меняться, причем в лучшую сторону. Ты меняешься в лучшую сторону. Потому что вынужден думать, как тебе жить.

— Почему человек меняется в лучшую сторону, ведь вроде бы любые усилия и изменения уже бессмысленны, жить-то осталось всего ничего? Какова природа этих изменений?

— Я не хочу сказать, что человек обязательно меняется в лучшую сторону. Я думаю, что в любом случае теперь он знает о жизни намного больше, чем тогда, когда у него не было такого диагноза. Это однозначно. Когда человек болен, он перестает мыслить с позиции силы. Он ценит возможность хоть какой-то поступок совершить самому. Он лучше понимает, что состояние здоровья, которое мы считаем нормой, — это дар, это чудо.

Кроме того, если человек правильно судит о себе, он начинает вспоминать, как он вел себя по отношению к другим людям. И понимает, что сейчас, вдруг, получает от многих людей, о которых он вообще забывал, тепло, поддержку, сострадание, помощь. Его это потрясает. У него появляется время проверить свою совесть. Его совесть говорит ему: «Ты ведь так не поступал, для этих людей ты не делал ничего. Они все это дарят тебе. Почему? Да просто потому, что они почему-то тебя любят, умеют тебе сострадать. А ты?» И ты, возвращаясь к себе, понимаешь свое недостоинство, и у тебя появляется благодарность не только к Богу, но и к людям, которые тратят на тебя время, пытаются тебе помочь. Это могут быть совсем незнакомые или те , о ком  ты даже забыл думать или сам с ними когда-то поступил плохо. И в этот момент такая  благодарность может избавить человека от всей гордости, от той позиции силы, которую он считал нормальной для себя, от невнимания к другому человеку. Чем более ты понимаешь, как ты можешь страдать, как ты не можешь владеть своим телом, тем больше ты к другому человеку исполняешься этими чувствами. Ты видишь помощь и поддержку со стороны других, причем среди них есть и те, кто болеют вместе с тобой и ещё хуже тебя болеют и страдают. Среди них есть мужественные добросердечные люди, которые вместо того, чтобы заниматься своими проблемами, здесь же, в палате, помогают тебе. Разве это может не изменить человека?

— Но бывает и так, что человек настолько сосредоточен на своей страшной болезни, что ему кажется, он только один такой болеет и это естественно, что все его жалеют, и недостаточно, они ещё счастливые. Он принимает сострадание как должное.

— Наверное, так бывает. Я не берусь судить, потому что часто мы путаем тяжелые страдания, которые делают человека капризным вынужденно, и такой «каприз черствости», когда совесть в человеке почему-то не начала его будить. Я очень боюсь ошибиться между этими двумя вещами, потому что видел, как человек одновременно просит прощения и не может остановиться. Говорит: «Вы меня простите, что я такой». И тут же мгновенно начинает требовать, потому что ему очень плохо, страшно, тяжело, и он уже не знает, что делать с собой.

— Какое самое тяжелое переживание в "неизлечимолй болезни" испытывает человек?

— Самая тяжелая навязчивая мысль — понимание того, что ты бесповоротно оторван от всех людей. Ты оказываешься в положении, когда происходит «поворот». Ты привык к тому, что вокруг тебя люди: любимые, хорошие. Они могут тебе помогать, поддерживать, утешать. Но если ты болен, и болен смертельно, — вот операционный стол, кто из этих людей сможет тебя избавить от него? Никто. Живём вместе, но умирает каждый сам за себя. Это очень острое переживание и оно отрывает тебя от всего, что когда-то было важно.

Вместе с тем, происходит не только разрыв прежних связей, но и образование новой связи — между тобой и Богом. В этот момент может произойти принятие Бога как отца, родителя, от которого в первую очередь зависит твоя жизнь, который тебя любит и все эти разорванные и потерянные связи рано или поздно восстановит и поможет тебе. Поэтому ты начинаешь молиться по-настоящему, когда никто не может тебе помочь, и чувствуешь — Бог всё ближе, ближе, ближе… Это очень странное совмещение дикого страха и новой, рождающейся любви.

— То есть, духовный смысл смертельной болезни — соединение с Богом?

— Да. При этом происходит изменение всей жизни. Ведь никто не знает, что с ним произойдёт. В болезни Бог обращает твоё внимание на отношения с людьми тоже. Ведь мы находим кучу оправданий, чтобы ненавидеть, чтобы не просить прощения, а себя спокойно оправдывать... В болезни ты учишься говорить людям главные вещи, а не заниматься болтологией; учишься просить прощения, учишься доверять другим, ценить людей, смотреть на них с гораздо большей любовью и состраданием. Ты учишься жить. Волей-неволей всё неправильное начнёт отсекатья.

— Вы упомянули о некоем диком страхе. Что это за страх? Это страх смерти или не только?

— У человека много разных страхов. Каждый человек в разной степени собой управляет. Я вот, например, никогда в жизни даже не терял сознания. Я привык к тому, что я всё-таки владею собой. А когда ты болен, ты вдруг понимаешь, что в какой-то момент полностью утрачиваешь контроль над тем, что ты считал собой. С тобой будет происходить что-то, над чем ты не властен. Это как те слова, что Христос сказал апостолу Петру незадолго до вознесения о его миссии: «сейчас ты идешь, куда хочешь, но будет время, придут другие люди, возьмут тебя за руки и поведут туда, куда не хочешь». Вот когда это происходит, то это такой же страх, как если тебя закрутили на каком-нибудь чертовом колесе, с которого ты просишь, чтобы тебя сняли, а тебя никто не слышит. Есть и животный страх перед операцией, перед болью. Кому-то меньше страшно, кому-то больше. Мне было очень страшно, честно скажу.

— Чего? Смерти или боли, неизвестности?

— Неизвестности, ощущений, которые возникают от наркоза, совершенной своей беспомощности, того, что с тобой будут сейчас что-то делать, и неизвестно, будешь ли ты жив через час-два. Это как на войне. На войне страшно, умирать страшно. Тяжелая болезнь — это тоже страшно.

Я читал, помню, отца Софрония, его наблюдение: когда он лежал с предынфарктным состоянием или с инфарктом, то он испытывал страх, потому что сердце трепещет, тяжело, а параллельно с этим молился и радовался, одновременно. Но у него колоссальный духовный опыт. У меня, наверное, страха намного больше было. Но спасает надежда и вера в то, что Господь понимает и знает, что с тобой. Это не снимает страхов, но это их как-то преображает, потому что тоже имеет свою силу над тобой.

— А как правильно в тяжелой болезни выстраивать отношения с другими людьми? Подчеркивать своё особое положение или нет?

— Я считаю, что если отношения, которые людей связывают, — семейные или профессиональные — дороги и важны, то они останутся на прежнем уровне. Сохранением этих отношений ты как бы свидетельствуешь, что эти люди важны для тебя. Отношения с семьёй, общие праздники, к примеру — если это сохранится, значит, это действительно имеет значение для всех. Болезнь в этом случае выступает как проверка.

— Болезнь вообще — это проверка чего? Многие говорят, что в опасной болезни проявляются разные сущности человека.

— Мне болезнь дала колоссальное стремление к молитве. Я помню, как перед тем, как на операцию ложиться, я вдруг эти бумажные иконочки, которые у меня уже запылились, все перебрал, расставил. Я всё время молился. Это было какое-то невероятное понимание важности происходящего в молитве, в лицезрении образов святых. Болезнь уходит — и градус этого состояния снижается. Стоит болезни или какой-то угрозе появиться, как она меня толкает к иконам, заставляет молитвослов найти быстрее.

Есть песнопение, которое начинается словами «Волною морскою...». Вот это как раз похоже на то, что тебя морской волной бросает туда, где не молиться невозможно. Это и есть проверка: значит, всё-таки есть эта потребность, это ты лентяй и олух, а стоит только жизни войти в драматическое по-настоящему состояние, — и оказывается, молишься.

— А как быть с профессией? С делом?

— Вообще надо продолжать делать то, что ты делаешь. Если дело, которым ты занимаешься, важно для тебя, то надо активизироваться, чтобы оно не пострадало, если ты вдруг выпал из игры. Я редактор, а не руководитель, у меня несколько другая ситуация. Но коллеги поддержали меня, мы даже проводили планёрки в больнице.

При этом, от многих ненужных вещей в работе ты как бы освобождаешься, ими можно не заниматься. К примеру, если раньше я считал себя обязанным прочитывать какие-то огромные рукописи, которые приходили в редакцию, или совершать какие-то «рабочие» звонки или встречи, которые не имели никакой пользы, то с болезнью всё это отпало. Было то, что я был обязан делать, и я говорил: «Простите, мне надо успеть сделать важное», и меня понимали.

— А зачем продолжать делать свое дело? Какой в этом смысл, если мы говорим о смертельной болезни?

— Я говорил о себе. Я понял, что то, чем я занят, — один из подарков, который мне дан, мне разрешено этим заниматься, и продолжать. Пятнадцать лет уже. А кому-то нужно наоборот всё пересмотреть. Для каждого смертельная болезнь — это свой урок.

— Кому-то, может быть, как раз личной, семейной жизни нужно уделить внимание.

— Обязательно! Семейная жизнь — это самая главная сфера проявления любви. Порой, если у тебя есть важное Дело, с большой буквы Д, семья превращается в некое привычное, рутинное место времяпрепровождения между одним днем служения и другим днем служения. Тут искушение очень большое. За семейной жизнью надо следить всё время. С ней всё всегда непросто. Потому что, находясь близко с другим человеком или людьми, ты постоянно меняешься, испытуешься, проверяешь на прочность всю свою жизнь и строишь самое главное. Дело бывает тоже очень важным, но никакой альтернативой семье оно просто не имеет права быть.

— А не возникает ли ощущение какого-то отдаления: семья останется, у них начнется своя жизнь, жена выйдет замуж за кого-то ещё, а я вот уплываю, — и некое охлаждение на этой почве?

— Нет. Есть одна вещь, которая меня потрясла в Пушкине, который, конечно, очень по-христиански прощался со своей жизнью и переходил в вечность, — то, как он заповедовал своей жене: держи по мне траур столько-то лет, а потом обязательно выходи замуж, надо поднимать детей. Здесь не было нелюбви притом, что он её отдавал в чужие руки.

Брак навсегда заключается. Он мог бы сказать: ни за кого не смей идти, неси свой крест, встретимся на небесах и так далее. А он ей сказал: «Если умру, подожди несколько лет, помолись, а потом выходи замуж обязательно». Так может выразиться глубокая забота и любовь к семье, трезвость, понимание другого человека, его слабостей, того, что ему нужна будет помощь. Её столько обвиняют, а она очень твердо выполнила то, что ей сказал супруг. Ланской оказался прекрасным мужем. И так бывает.

А отдаление… На своем опыте я ничего такого не видел и за другими семьями в этом плане не следил. Но бывает всё, жизнь может явить любые примеры.

— Одно дело, если был некий смертельный диагноз, потом надежда на лечение, потом лечение вроде оправдывает себя. Всё-таки есть некий оптимизм. А если человек живет и видит, что это все-таки путь к концу, что такому человеку можно сказать? Чем в этот момент следует озаботиться?

— Мне кажется, во-первых, необходимо проявить мужество жить в этой ситуации так, как будто ты не умрешь никогда. Стремись, пока ты хоть какое-то качество жизни сохраняешь, не проваляться всё это время со своими проблемами на диване, а помочь людям и так далее, то есть дорого продать свою жизнь в самом лучшем смысле этого слова.

Это тоже часть духовной войны. Известно же, что некоторые люди, которые попадали в тяжелые ситуации в войну, все израненные, до последнего патрона отстреливались, боролись с врагом. Так и тут, наш враг — это эгоизм. Соответственно, чем дольше ты можешь быть для других чем-то, тем больше ты остаешься здесь. Если ты делал какие-то хорошие дела, старался помочь людям, стремился как-то служить им, ты продолжаешь выполнять всё это так, как будто бы ничего не происходит.

— Получается, что чем яснее человек видит конец, тем более вырастает качество его жизни, тем более интенсивно он проживает каждый день?

— Это зависит от состояния. Митрополит Антоний Сурожский, как врач в том числе, говорил об одной важной вещи. Когда речь шла о том, что можно вколоть дозу наркотика, он говорил: если вы этим человека убиваете, если это эвтаназия — это плохо. Но если вы знаете, что человеку ничем нельзя помочь, но при этом болей не будет, не пожалейте этого кубика. И он объяснял тут же, что это дает возможность человеку заместить физические страдания, которые иногда просто нестерпимы, возможностью молитвы, общения с близкими, возможностью сказать какие-то важные вещи на исповеди. Конечно, желательно, чтобы человек перед смертью имел силы и возможность молиться, общаться и как можно дольше оставаться в состоянии, когда он не погружен целиком в боль.

В момент умирания таинственные вещи происходят в человеке. Умирают родственники, и каждый раз что-то происходит необычное в большинстве случаев. Видно, что люди переживают какой-то опыт, и ты вслушиваешься, всматриваешься в это. С изумлением обнаруживаешь, что у человека сквозь бред иногда проявляются духовные переживания. Он что-то видит, узнает что-то, чего ты еще не понимаешь. С ним продолжает что-то происходить, видимо, очень важное, только его уже трудно спросить.

Так же и за Пушкиным наблюдали его друзья в конце, сделать уже ничего не могли, и потом говорили, что они совершенно изменили свое отношение к смерти, видя, что с ним происходило, и как он себя вел. Они же расписали по минутам его кончину. И не только потому, что это был великий поэт, а потому что их потрясло вот это вот свидетельство перемены в человеке, проявление духовного сквозь физические страдание.

— Вы бы хотели сказать что-нибудь ещё людям, которые смертельно больны и испытывают переживания по этому поводу?

— Сейчас есть очень много представлений о болезнях, которые якобы смертельны, притом, что они зачастую забирают людей, не потому что они совершенно неизлечимы, а оттого, что люди боятся лечиться, разувериваются, отчаиваются. Поэтому вообще говорить именно о смертельных болезнях, неизлечимых болезнях я бы не стал. Есть угрожающие, тяжелые болезни, которые могут вести к смерти. И не нужно без борьбы принимать их как смертельный приговор, по которому не может быть апелляций.

Сказать что-то человеку, который проходит этот путь, я бы не рискнул, потому что я считаю, что этот человек идет путем крестным, и я недостоин. Это я должен узнать, что он, может быть, хочет мне сообщить, и что ему важно, чтобы я для него сделал. Есть такая фраза «Могу ли я что-то сделать для вас?» Она, в общем-то, очень правильная. А могу ли я что-нибудь для вас сделать? Если я могу, я готов. Это важно.

© Boleem.com