Страшный суд и воображение

Есть у нас в Спасском соборе роспись на западной стене – «Страшный суд».

Рисовал ее Шура, наш минусинский художник, где-то в конце 90-х – начале 2000-х. Работал, помню, долго, с  увлечением, зачастую без перекуров, построил леса и практически и жил на них.

Изобразил всё как положено: грешники, праведники, весы, ангелы, святые, черненькие бесы-мурины,  Господь-Судия, змей, на котором грехи человеческие написаны.

Однажды решили мы с братьями-сослужителями заглянуть к нему на леса, смотрим – а Шура так вдохновился, что уже и на соседнюю стену перелез, и изобразил там в подробностях мучения в аду. Тут  тебе и сатана, и  Ленин с пентаграммой во лбу, и Карл Маркс с рогами, и местный лжемессия Виссарион корчится, и кого только нет, куда там Босху и Дали!

Мы осторожно посоветовали автору: впечатляет, конечно, но ты, мол, лучше всё это закрась, а то, боимся, и настоятель не одобрит,  и прихожане испугаются. Он внял, закрасил, написал там другое что-то.

Глядя на эту роспись, часто думаю: почему она так популярна в народе? В 25 главе Евангелия от Матфея описания антуража суда, которые наше воображение могло бы развить и раскрасить, меркнут перед простым и главным: «Что сделали ближнему – то сделали Мне». И только ли в воображении дело, в пристрастии человека приукрашивать и домысливать простое, породившем за века немало всякого-разного в церковной  картине мира?

“Для меня Бог – это прокурор”

И я вспомнил один разговор, давно это было. В собор зашел человек, попросил денег на дорогу, сколько-то получил. Задержался погреться – дело было зимой. Разглядывал эту самую роспись. Разговорились. Я сидел, помню, на стульчике, он – привычным движением сел у стены на корточки, поджарый, собранный, кисти рук в расплывшихся наколках, лицо в морщинах, возраста не понять какого.

– Эта картина, про суд,  всем нам в России близкая. Я с детства так  живу, папка с мамкой сидели, брат сидел, одноклассники, сам по зонам… Так что для меня Бог – это прокурор. И для всех, кого я знаю, так. Не смотри, что люди  купола на груди колют, там свой смысл, к настоящей церкви отношения не имеет.

– А вера как же? Как без нее жить?

-Вера… На зоне никто тебе про свою веру не скажет, и я не стану. В это лучше не лезть. Жизнь волчья, какая там вера.

– Но ведь есть же люди, для которых грех – не вина из УК, а болезнь, которые каются Богу, лечатся от греха, для них Бог – не прокурор?

-Ну, не прокурор, тогда, значит – доктор. В больничке полежать – это хорошо, это отдых. Ты лежишь, срок идет. Только и к доктору надо подходы знать. Да, лечит доктор, но ведь и он – начальник. Вот и выбирай, кто тебе Бог, прокурор или доктор, который все равно на прокурора работает…

– А как же милосердие?! Ведь Бог есть любовь! Он же грешника любит, прощает просто так, ни за что

– Ни за что… В жизни ни за что даже прыщ не вскочит, святой отец-батюшка. Был бы человек – а за что посадить, всегда найдется. А те, кто про «Бог-любовь» говорит, это просто… ну, романтики. Не сидели сами и жизни не знают.

Так и поговорили…

Потом он ушел.

Придумать Бога по своему образу и подобию

Есть в словах этого человека своя правда, ее ведь можно найти во всем, и даже в любой лжи, хотя бы частицу. Помню, что  с этой его правдой я согласиться никак не хотел, но все же  услышал в нашем разговоре вот что:  мы можем Бога придумать по своему образу и подобию, на основании своей собственной жизни, своего опыта. Можем – и вовсю придумываем. Такого или сякого – это уж от того зависит, какие мы сами.

Но христианство – и тут у меня, например, нет иного инструмента познания, кроме веры – тем и отличается от любого человеческого опыта, от любого знания и от любой религии, что дает шанс увидеть невиданное, пережить неподдающееся переживанию, вырваться из привычного – в Иное.

Стоит допустить только мысль: а вдруг я не прав, и мой опыт – не прав? Я думаю, что Бог таков – но ведь Он может оказаться совсем другим? Вдруг и Страшный суд  не таков, как нарисовало мне мое воображение? Вдруг я – просто ребенок, родившийся долгой зимой,  других времен года не видавший, потому все разговоры о весне считаю прекраснодушным бредом , «романтикой», как выразился мой собеседник? И что буду делать я, как жить, когда весна наступит на самом деле?

И еще в одном я с ним согласен: чтобы утверждать, что Бог есть любовь, это действительно надо выстрадать.  А то мы уж так в проповедях и разговорах слово «любовь» затаскали, что осталась у нас от него одна оболочка.

Правмир