Общаясь с церковными людьми вживую и в соцсетях, уже много лет подряд замечаю, что отношение к гастрономической части поста у современных христиан представляет собой весьма широкий диапазон между двумя крайними точками.
Одна из них – запоститься до такого состояния, что тебя с голодухи ветром шатать начнет и в глазах черные точки замелькают.

Другая – следовать тезису «главное не есть друг друга», с легкостью отметая все остальные пищевые ограничения, предписанные Церковью.

Наверное, истина как всегда где-то посередине. Однако и в крайностях этих тоже есть свои полезные уроки.

Хорошо помню мои самые первые, неофитские посты, когда именно что – доводил себя до полного изнеможения так, что ноги подкашивались от слабости. Мы тогда строили наш храм, я работал каменщиком.

И вот, в метель, прижимая одной рукой к груди стопку обледеневших кирпичей, карабкаешься по шаткой лестнице на нужный ярус. И не просто понимаешь, а физически чувствуешь – если бы не Господь, ты бы и шага уже не смог сделать в таких условиях, не то, что – работать.

Сила Божья, она ведь и вправду – в немощи человеческой совершается. А такой оголтелый пост для молодого и здорового организма – прекрасный повод открыть путь этой силе, дать ей действовать там, где обычно ты привык делать все сам.

И еще один момент насчет этих двух крайностей. «Не есть друг друга» — конечно же, дело главное, кто бы спорил. Но вот в чем парадокс: не есть друг друга гораздо проще, когда ты основательно насытился чем-нибудь другим.

Например, после трех порций хорошего шашлыка я с таким умилением смотрю на любого человека, что просто ангела в нем вижу Божьего.

А после парочки хорошо приготовленных свиных отбивных готов с легкостью простить кому угодно даже самую гнусную пакость в мой адрес.

Ну а ежели все это дело еще и каким-нибудь смачным десертом полирнуть – клубникой, там, со взбитыми сливками, тирамису, чизкейком или хотя бы полдюжиной профитролей – ну тут уже я и сам становлюсь сущим ангелом: хоть ты мне тарелку от профитролей об голову расколоти – я только кивну понимающе и расплывусь в сонной улыбке.
И никого есть не стану – ни друга, ни врага.

Но если я несколько дней просижу на постных щах из квашеной капусты и на пустой картошке с черным хлебом… Вот тогда – держитесь и друзья мои дорогие, и враги мои уважаемые! Мало не покажется никому, обещаю. Съесть, конечно, не съем. Но такое из меня полезет наружу, такой уж я стану ранимый и чувствительный даже к самой мелкой ерунде, что лучше меня обходить в это время стороной вдоль стенки и в глаза мне при этом стараться не смотреть.

Вот тут-то как раз и становится понятно – что я есть такое, насколько тонок и хрупок слой моего христианства над темной глубиной моих страстей и греховных наклонностей.

На сытое брюхо «Господи, помилуй» хоть сорок раз читай, хоть двести сорок – результат будет примерно один и тот же: с чувством глубокого удовлетворения осознаешь, что отдал Богу – Богово, и пошел себе дальше по своим человеческим делам.

А вот когда воочию видишь, что всего лишь какая-то неделя на постных харчах превращает тебя в мизантропа и неврастеника – тут уже совсем по-другому зазвучат эти ставшие привычными слова самой короткой христианской молитвы.

Хочешь дать в себе действовать силе Божьей – ослабь себя постом, пойми свое бессилие перед вылезшими наружу собственными страстями, которые в обычные дни просто глушишь вкусной и калорийной едой.

Только тогда и станет понятно, что «не есть друг друга» на голодный желудок в пост верующие люди способны лишь милостью Божьей. А она, милость эта, являет себя там, где ты увидел собственную немощь и в ужасе перед открывшимся зрелищем зовешь – Господи, помилуй!

Фома