Сегодня я зашел в огромный супермаркет, который в декабре наполовину превращается в ярмарку новогодних товаров. Позолота, мишура, пенопластовый снег, стеклянный лед. Ювелирка, одежда, посуда и даже продукты — тоже замаскировались под новогодние и рождественские подарки. Людей полно, между витринами толкотня, в кассах очередь. Но чего-то не хватает, чего-то не хватает, чего-то не хватает. Какие-то все эти люди грустные, обыкновенные, какие-то эти люди не новогодние.

Когда я был маленьким, Новый год, конечно, не был никаким Новым годом. Детское чутье подсказывало, что так много счастья не может свалиться на голову всего лишь по случаю того, что сегодня 31 декабря, а завтра наступит 1 января. Такая тихая и в то же время всепоглощающая радость бывает только в связи с каким-то неимоверно важным событием, которые взрослые утаивают.

Слово «рождественский» в ту советскую пору звучало как синоним слова «новогодний», но ребенка не обманешь. Ребенок сердцем чуял реальное Рождество. И даже Дед Мороз со Снегурочкой никак не умещались в отведенные для них амплуа сезонных лесных духов, которые почему-то именно сегодня дарят детям подарки, а потом целый год где-то шляются. Только взрослый человек с его запасом нажитого равнодушия может вообразить, будто ребенок способен поверить в такую чушь.

Ребенок смутно чует истину: сначала из ниоткуда появляется девушка — бесконечно добрая и непорочная. Потом ее усилиями, общими ожиданиями и совместными настойчивыми призывами из того же самого ниоткуда появляется Он — с великими и богатыми милостями. Ну, хорошо — если так нужно взрослым, назовем его пока Дедом Морозом.

А потом мы росли, толстели и умнели. Новогодняя демоверсия рождения Спасителя для нас закончилась, а реальное Рождество началось не для всех. Большинство так и остались со своим календарным Новым годом — праздником убывания жизни, бессмысленного течения времени из ниоткуда в никуда. Страшно даже подумать, что бы от него осталось, если бы не эта потребительская паника во всех супермаркетах страны. И вот эти грустные неновогодние люди бродят по торговым залам в отчаянной надежде хотя бы здесь подцепить вирус праздника. Но, судя по их лицам, это удается немногим. Большинство лишь еще глубже погружаются в подарочную паранойю. Что подарить в этот день любимым людям? Да и можно ли что-то по-настоящему подарить человеку, у которого есть все, кроме Рождества?

— Не покупайте эти шарики. Они бракованные.

— Что, не надуваются?

— Нет. Не радуют...

Рождественский подарок по природе своей не обмен любезностями, а жертва. Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:16). Чтобы выразить любимому человеку свою любовь, нужно хотя бы в микроскопической степени уподобиться этому действию. Отречься от чего-то своего и высвободившуюся ценность подарить дорогому человеку. Как это сделать в современном мире? Сам не знаю.

Героям рассказа «Дары волхвов» повезло — они были бедны настолько, что порадовать друг друга могли лишь ценой расставания с самым драгоценным, что у них было. Она — отрезала и сдала в парикмахерскую свои роскошные волосы, чтобы купить ему платиновую цепочку для фамильных часов. А он — продал свои дорогие часы, чтобы подарить ей набор черепаховых гребней, о котором она давно мечтала. И то, и другое оказалось абсолютно бесполезным: у нее больше нет волос, а у него больше нет часов. Но это были настоящие рождественские дары. «И да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы», — заканчивает свой рассказ добрый дедушка О'Генри.

Этот короткий, как газетная заметка, текст наполняет вселенную горькой сладостью новогоднего мандарина. Горькой — из-за чувства зависти, что мы так не можем. Даже если потратим на новогодний подарок всю зарплату, даже если возьмем кредит, даже если украдем — это все равно будет баловство, а не дар. Потому что настоящие дары приносятся лишь в маленькой вифлеемской пещере, лишь в скромной квартирке, лишь тогда, когда все, что у тебя есть, помещается в твоем сердце. И дело, конечно, не в размерах жилплощади. Дело в размерах сердца. Оно должно быть достаточно большим, чтобы от него было что оторвать.

Моя мама на каждый Новый год дарила папе большие семейные трусы. Сначала — потому что денег больше ни на что не хватало, потом денег стало достаточно и под елкой появились бритвы, часы, мобильные телефоны. Но трусы в новогодних подарках оставались до последнего папиного Нового года. И я хорошо помню, что именно они его радовали больше всего.

Фото-Библиотека Конгресса

Фома