О церковной жизни, роли Церкви в обществе и прочих смежных вопросах споры, наверное, не умолкнут никогда. Но о том ли, о чем нужно, спорят люди? Публицист Сергей Худиев полагает, что нет.

Когда читаешь последние споры о Церкви и обществе — на христианских и нехристианских ресурсах, в ЖЖ, в Фейсбуке — трудно отделаться от нарастающего впечатления, что это все споры не о том. Внешние люди спорят о чем-то вообще дико бессмысленном — о том, как Церковь «упустила шанс» сыграть какую-то роль их планах (все равно неосуществимых) или о том, как она не отвечает их взыскательным художественным вкусам. Но иногда и разговоры людей верующих, воцерковленных, оставляют впечатление спора не о том. Вопрос, о котором стоит говорить и спорить, почти полностью выпадает из поля зрения.

Это не вопрос об отношении к властям, к оппозиции, к тем или иным высказываниям и поступкам известных в православной среде лиц. Это вопрос о вечном спасении. Дело в том, что среди запросов, которые общество обращает к Церкви» нет запроса на вечное спасение.

Люди ищут вещей иногда просто дурных, которых в Церкви искать и не стоит, иногда — не дурных самих по себе, но тех позитивных побочных эффектов, которые возникают, если обратится к главному — но при этом они не помнят об этом главном. «Запрос общества к Церкви» часто просто обращен не по адресу. Перечислим вещи, которые запрашиваются.

Прежде всего, это простодушный шаманизм, «заговор на удачу в делах», завораживающие своей непонятностью ритуалы, которые должны «посодействовать» на «духовном плане». Когда священник, вызванный освятить квартиру или машину, пытается еще при этом проповедовать Христа, и увещевать людей к благочестивой жизни, это воспринимается как что-то утомительное и неуместное.

Во-вторых, это запрос на коллективную идентичность — людям важен ответ на вопрос «кто мы?». Мы люди русские, православные; это маркер, который обозначает нас в отличие от других племен. Мы обозначаем эту идентичность, коллективно участвуя в каких-то ритуалах — гражданских или церковных. В отличие от шаманизма, в национальной идентичности нет ничего в принципе дурного — но Христос умер и воскрес не ради национальной идентичности, и во многих случаях она отлично обходится без Него.

В-третьих, это запрос на политическую ангажированность. Политическая деятельность — это совсем не обязательно плохо, она может вдохновляться искренним стремлением к общему благу. Но в требованиях поддержать «правую» сторону в политическом противостоянии есть, по крайней мере, три ловушки. Одна из них состоит в том, что поддержать одну из сторон — значит оттолкнуть представителей другой, и, таким образом, принести собственно религиозное служение в жертву политическому.



Другая — в том, что политическое и нравственное разделение проходят по разным границам, и политическая ангажированность означает подчинение нравственного суждения политическому, когда грехи противников подлежат суровому обличению, грехи союзников — снисходительному благоумочанию. И еще одна — в том, что людям, требующим от Церкви поддержки их политической борьбы, Церковь нужна именно в качестве служанки, идеологического отдела, причем вспомогательного, деятельность которого должна быть подчинена их целям.

В-четвертых — это запрос на исправление нравов. Исправление общественных нравов — дело чрезвычайно хорошее, правильное и угодное Богу. Сокращение пьянства, абортов, преступности, самоубийств — это та область, в которой общественный запрос во многом перекрывается с устремлениями самой Церкви. Но здесь возникает некое тонкое расхождение, на которое следует обратить внимание.

Внешние хотят от Церкви исправления нравов других людей — чтобы Церковь сделала так, чтобы меня окружали, хорошие, честные, добрые и отзывчивые люди. К ней предъявляются претензии в том, что после двадцати лет религиозной свободы они меня не окружают. Церковь предлагает людям исправиться самим — я должен признать, что мои пути неправы, и приложить усилия к исправлению моей жизни.

Члены Церкви оказываются перед соблазном «отвечать на запросы общества» по преимуществу, встраивать Православие в те разъемы, которые ему предлагаются. «Диалог» с обществом часто сводится к попыткам показать, что мы можем предложить что то, что людям интересно — от шаманизма до патриотизма. И этот диалог обречен из-за того, что мы не говорим о главном — о том, что мы вообще видим мир и человека по-другому.

Церковь создана ее Основателем для вечного спасения людей, и Патриарх об этом постоянно напоминает. Это вечное спасение не является чем-то чисто потусторонним, это реальность новых отношений с Богом, прощения и преображенной жизни, в которую мы входим (или отказываемся войти) уже здесь и сейчас. Но его центр, его главная обращенность — к жизни будущего века. «Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1Кор.15:19), — говорит Апостол.

Евангелие, в качестве одного из своих результатов, приводит к земному благоустроению — пьяницы делаются трезвенниками, блудники — заботливыми отцами семейств, преступники — законопослушными гражданами, но его главная цель — не в этой жизни, а в жизни будущего века. Парадокс Евангелия (впрочем, это, скорее, парадокс человеческой природы) в том, что спасительные перемены в этой, земной, осязаемой жизни приходят тогда, когда человек обращается своим сердцем к невидимому и неосязаемому — как говорит Апостол, «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего. (Евр.13:14)»

Когда мы говорим о рае и аде, о вечном спасении и вечной гибели, это не просто принятые в нашей среде фигуры речи. Это указание на реальность, с которой каждый из нас неизбежно столкнется, нравится ему это или нет. Именно в свете «четырех последних вещей» — смерти, суда, рая и ада — все наши земные дела и поступки приобретают их подлинное значение. Здесь, на земле, мы принимаем решения, которые отражаются в вечности — проклятием и погибелью или благословением и жизнью.

Попытки воспроизвести позитивный социальный эффект Церкви без веры в Бога, создав «гуманистические общины», в которых люди поддерживали бы общение, помогали бы друг другу и служили бы обществу, но без веры в вечную жизнь, кончились ничем. Низшее не стоит без высшего, чтобы приносить плоды на земле, нужно быть укорененным в небесах. Как где-то пишет К. С. Льюис, «Цельтесь в небо — и вы попадете в землю; цельтесь в землю — и вы не попадете никуда».

Поэтому все, что может дать Церковь на земном уровне, связано с тем главным, что она предлагает — вечную жизнь во Христе Иисусе, Господе нашем. В чине Оглашения (подготовки к Крещению) есть такие слова: «Став же у дверей внутри храма, священник спрашивает оглашаемого: «Кто ты?». Тот отвечает: «Я — желающий познать Бога Истинного и ищущий спасения». Священник: «Зачем пришел ты ко святой Церкви?». Оглашаемый: «Чтобы научиться от нее истинной вере и к ней присоединиться». Священник: «Какую пользу надеешься ты получить от истинной веры?». Оглашаемый: «Жизнь вечную и блаженную» Главное, фундаментальное непонимание между Церковью и миром в том, что люди не ищут этой вечной жизни и не слишком интересуются познанием истинного Бога. Почему?

Потому что долгое время из нашей культуры искоренялась сама способность говорить о вечном спасении, сам язык, которым это можно было бы делать, само представление об уместности и правильности такого разговора. Люди сегодня могут не смущаясь говорить о вещах, о которых еще недавно говорить было не принято. Но есть одно табу, одна тема, вызывающая неловкость — разговор о вечном спасении. О Христе можно говорить как об Учителе — без проблем, но вот говорить о нем как о Спасителе, как о Подателе вечной жизни трудно.

Но это именно то послание, которое нам вверено. Церковь Христова возвещает путь спасения — через покаяние и веру во Христа, послушание Ему как Господу и упование на Него как на Спасителя — и предостерегает тех, кто отвергает этот путь, об опасности вечной гибели. Как нам прямо заповедано, «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (Мар.16:15,16).

Это послание, которое общество вокруг нас не то, чтобы отвергает, а скорее предпочитает не замечать. Оно некомфортно для внешних — и оно некомфортно и для нас самих. По множеству причин. Во-первых, Евангелие требует глубочайшего пересмотра представлений человека о мире, о смысле жизни, о том, как следует жить — а у всех есть какая-то устоявшаяся, может быть, и не очень уютная, но привычная жизнь. Как-то притерпелись — и тут выясняется, что надо открыться навстречу радикальным, до самого основания, переменам.

Во-вторых, Евангелие предполагает, что все мы — бедные грешники, наши пути неправы перед Богом, мы нуждаемся в спасении и должны принять его, возложив надежду на Распятого за наши грехи. Весть о том, что я — грешник, единственная надежда которого в том, что за меня умер Невиновный, как-то мало радует самолюбие и гордость.

В-третьих — Евангелие требует не только возложить упование на Христа как на Спасителя, но и покориться Ему как Господу — а против этого бурно восстает вся упорная и ожесточенная мятежность человеческого сердца.

В-четвертых — Благая Весть находится в резком контрасте с теми представлениями, которые люди воспринимают из окружающей среды как само собой разумеющиеся. Человек, который с горячим чувством признает себя православным, ставит свечки и даже жертвует на храм, может глубоко оскорбиться, если вы скажете, что слово Божие воспрещает ему блуд или скверноприбытчество, и пока он не оставит то и другое, он не во Христе и лишен вечного спасения.

Это послание некомфортно для нас — мы рискуем вызвать (и наверняка вызовем) немалое раздражение. Если Вы скажете человеку, который пребывает в явной и несомненной опасности из-за своего образа жизни — например, алкоголику — что ему надо срочно что-то менять в его поведении, он не станет благодарить Вас за заботу. Он на вас горько обидится. Евангелие говорит о том, что пути людские неправы, и настаивает на том, чтобы люди их изменили. Собственно, любое исправление нравов начинается с признания того, что нынешние нравы совсем нехороши.

Естественно, это вызовет еще более решительные обвинения Церкви и людей Церкви во всевозможных грехах. Эти обвинения часто просто несправедливы, и мне доводилось писать об этом. Но прежде всего, спор о личных достоинствах священников — это типичный спор не о том. В Русской Православной Церкви десятки тысяч священников, и среди такого большого числа желающие найдут людей недостойных, или впавших в какие согрешения, или даже вполне достойных, но неудачно и не к месту что-то сказавших — при современном развитии электронных СМИ и общей любви к скандалам это будет нетрудно.

Но главное — эти обвинения просто не имеют отношения к делу. «Ибо мы не себя проповедуем, но Христа Иисуса, Господа; а мы — рабы ваши для Иисуса, (2Кор.4:5)» Не мы требуем покаяния, веры, исправления жизни, а Христос. Кивать на недостойного священника (или такого, которого Вы, не видев его ни разу, а только читая цитаты в блогах, сочли недостойным) просто бессмысленно. Это не его Евангелие, не его требования и не его обетования. Это Христос требует покаяния и веры, это он требует того, чтобы мы засвидетельствовали нашу веру, приняв Крещение, присоединившись к Церкви и приступая к Таинствам. Это сказано Евангелиях, а никакого другого Христа, кроме Христа Евангелий, просто нет.

Люди становятся членами Православной Церкви потому, что они уверовали во Христа — а не наоборот. Было бы большой ошибкой считать, что люди сначала присоединяются к Церкви, а потом верят во Христа, потому что в этом прекрасном сообществе так принято.

Поэтому мы стоим перед необходимостью начать смело говорить о том, о чем говорить не принято — о вечном спасении. Многие критикуют принявшего мученическую кончину о. Даниила Сысоева. Но он показывает пример всем нам — пример того, как надо говорить о вечном спасении, не боясь вызвать непонимание, враждебность и насмешки.

Давайте не будем спорить с людьми о второстепенных предметах. Давайте спорить о вечном спасении. Это единственное, что на самом деле важно.

 

Правмир