А сердце болью говорит...

На снимках: настоятель Свято-Вознесенского храма г. Самары протоиерей Александр Урывский и инокиня Лукина; храм Покрова Пресвятой Богородицы в Елховке все-таки устоял в годы лихолетья.

Инокиня Лукина живет в богадельне при самарском Свято-Вознесенском храме. Матушка делится с читателями воспоминаниями о пережитом.

По милости Божией я, инокиня Лукина (урожденная Вавилова Лидия Васильевна), прожила большую, трудную жизнь. Эти строки пишу, когда до 90 остается совсем немного. Поделиться воспоминаниями хочу единственно для того, чтобы нынешнее поколение знало: судьба человека - всецело в руках Божиих и в свободной воле самого человека. Если человек не оставляет Бога - Бог никогда не оставит человека.
Большая часть моей жизни прошла в те годы, когда государство боролось против Бога и Церкви, когда за крестное знамение давали десять лет лагерей, а за найденную при обыске Библию лишали гражданских прав. Сохранить веру и остаться в живых порой казалось невозможным. Но Богу все возможно!
На примерах из своей жизни я расскажу, как хранил меня и моих близких Промысл Божий в самых драматичных жизненных ситуациях. А начну повествование с рассказа о своей семье.

Отец

Мой отец Василий Лаврентьевич Вавилов родился в 1886 году в крестьянской семье. Дед Лаврентий Иванович вместе с семейными сыновьями жил тогда в Саратовской губернии. Всего было 29 едоков. На земле работали - от земли кормились. В зиму старшие братья подрабатывали извозом в ближайших городах. Дополнительная копейка шла на помощь бедным и на учебу детей. Сам грамотный, дед старался и детям дать возможно лучшее по тем временам образование. Мой отец окончил семь классов сельской школы, за что народ уважительно именовал его грамотеем.
Он хорошо разбирался в математике, истории, географии и естествознании. В спорах о происхождении человека очень убедительно опровергал теорию Дарвина, что при советской власти ему было поставлено в вину. У отца была феноменальная память, а за прекрасный голос его называли сельским Шаляпиным.
Уже на второй день Первой мировой войны отца призвали на сборный пункт - предстояла отправка на фронт. Но командиры обратили внимание на его прекрасный голос и вместе с несколькими солдатами-новобранцами отправили в Мелекесс учиться на полкового священника. Учеба в Духовной семинарии оказалась краткосрочной. Через шесть месяцев отца рукоположили в иереи и направили в действующую армию на центральный фронт. Так он стал священником артиллерийского полка.
В 1916 году в боях под Варшавой отец был тяжело ранен. Австрийская пуля попала в голову, задев правый глаз, и рикошетом ударила в правое плечо. Пуля осталась под правой лопаткой на многие годы, а рука у отца повисла как плеть. Ранение оказалось серьезным - почти два года отец пролежал в московских госпиталях и лазаретах. Дед Лаврентий несколько раз ездил к сыну. В начале 1918 года отца комиссовали - полным инвалидом.
К тому времени дед Лаврентий со всем семейством переселился в Елховскую волость Самарской губернии. Сюда, в деревню Низовку, дед и привез отца из Москвы. Местный благочинный протоиерей Зиновий Флеров сразу обратил внимание на способности отца - прекрасный голос, умение говорить проповеди, знание церковного устава. Благочинный сообщил об отце Правящему Архиерею. С благословения Епископа Михаила (Богданова) отец получил должность настоятеля храма во имя Святой Троицы села Елховки.

«Враг народа»

Священнослужителям и членам их семей советская власть приписывала самые немыслимые злодеяния. Сельские батюшки могли быть объявлены японскими резидентами, немецкими диверсантами, английскими шпионами, вредителями социалистической собственности и прочими врагами народа.
Врагом народа у властей Елховки стали мой отец и… иконописец Андрей Рублев. Вот как это произошло.
В Свято-Троицком храме шло праздничное Богослужение. На аналое в центре храма находилась икона «Святая Троица» - список знаменитого образа Андрея Рублева. Неожиданно в храм с гиканьем и хохотом ворвались «сильные», как называли в селе вооруженных погромщиков-коммунистов. Они тут же опрокинули аналой и начали топтать икону. Пытаясь защитить святой образ, отец закричал, обращаясь к старшему: «Гражданин начальник, эта икона является великим достоянием нашего народа. Написал ее великий русский художник Андрей Рублев».
Едва отец произнес эти слова, как на него набросились сразу несколько человек. Свалили на пол и начали избивать прикладами винтовок. Затем истекающего кровью отца и тех прихожан, кто не разбежался, затолкали в «черный воронок» и повезли в следственную часть. В тот же день на отца завели уголовное дело по 58-й статье. В обвинении, в частности, говорилось: «Священник Вавилов В.Л. вместе со своим сообщником художником Андреем Рублевым передавали секретные данные иностранному резиденту-инструктору...». На попытки отца объяснить, что Андрей Рублев - великий русский художник XV века, следовала отборная ругань.
Через неделю следствия отец потребовал встречи с начальником политотдела спецчасти полковником Гавришем. Неожиданно для следователя такая встреча состоялась. Гавриш был образованным человеком и, выслушав отца, приказал прекратить следствие.

Арест

Но обозленные следователи решили посадить отца во что бы то ни стало. Той же ночью к нашему дому подъехали на тарантасе два чекиста, оба вдрызг пьяные. Вызвали отца, и когда он вышел, его схватили и посадили в тарантас. Но мама успела сесть рядом. Кони рванули в сторону кирпичных сараев. Один чекист управлял лошадьми, а второй долго безстыдно оглядывал маму - молодую и красивую, а потом попытался ее ощупать. В это время мама неожиданно столкнула с тарантаса отца, после чего схватила вожжи и сильно дернула их в сторону. Лошади резко повернули, тарантас опрокинулся. Когда чекисты опомнились - открыли безпорядочную стрельбу. Но потом бросились догонять лошадей. А мама и отец в это время уже ползли в деревню Булькуновку. Там их встретили, накормили. Через день они вернулись домой к голодным детям.
Отца арестовали через неделю. В храм ворвались люди с винтовками. Разбили все окна, разгромили алтарь, сняли кресты, сбросили колокола. Отца посадили в «черный воронок» и увезли в Куйбышев. Сидел он в тюрьме в поселке Кряж.
Вновь следователь заявил, что «священник Вавилов - крупный резидент-шпион», - готовились судить по 58-й статье. Чтобы сломить волю отца, его постоянно избивали. Но потом решили взять лаской и уговорами, обещая, что после того, как он подпишет предъявленное обвинение в шпионаже, его отпустят домой. Но отец на уговоры не поддавался. Тем не менее суд состоялся. Отбывать срок отца отправили сначала в Татарскую республику на прокладку железной дороги, а затем на строительство Волго-Балтийского канала.
Заключение отец воспринял как волю Божию - лишения переносил мужественно. За добросовестную работу начальство однажды тайно отпустило его на недельку домой. Отец привез немного денег, одежду и обувь детям. Как оказалось, всем этим его снабдил начальник колонии - в знак уважения.
Полуголодная жизнь, тяжелая физическая работа в конце концов подкосили отца. Он тяжело заболел. Умирающего от рака желудка, его освободили из заключения и отправили домой в Елховку. Похоронили отца на старом елховском кладбище, которое позднее было разрушено. Много лет спустя его сыновья Георгий и Владимир перезахоронили отца на новом кладбище. Братья рассказывали мне, что когда они откопали могилу и открыли гроб, люди ахнули - тело отца оказалось нетленным, совершенно целым.

Погром

...Шел 1930-й год. К тому времени мы уже жили без родителей. Отец был в заключении, мама - арестована. Старшие дети еще раньше разлетелись по стране. Мы, шестеро мал мала меньше, жили в небольшом домике - заботами и попечением добрых соседей. И вот однажды ночью в дом с шумом и хохотом ворвались пьяные дяди. До большевистского переворота это были самые неуважаемые на селе люди - безбожники, срамники, лентяи и тунеядцы, не желающие вести даже свое собственное хозяйство. Но пришла тьма - настало их время. Нас, шестерых испуганных и плачущих малолеток, именем большевистской власти выбросили на мороз. По замыслу душегубов, к утру «вражьи дети» должны были замерзнуть. Но мы знали молитвы и стали просить Господа спасти нас.
Вскоре к нам вышла соседка Стефанида Глухова и тайком перенесла в свою теплую баню. Отерла детские слезы, успокоила, как могла. Потом накормила горячей картошкой. С той поры каждый день она варила нам в русской печке двухведерный чугун картошки. Накроет, бывало, его толстым рядном и на салазках везет в баню. Ближе к ночи привозила охапку дров и топила печку, чтобы мы не мерзли. Спасая нас, тетя Стефанида рисковала своими детьми, а их у нее было девять и тоже мал мала меньше. Любая помощь «врагам народа» приравнивалась к контрреволюционной деятельности и каралась безпощадно.
...Но мне в бане не сиделось. Я решила бежать к своей бабушке Евдокии Ефимовне Топталовой, которая жила в трех километрах от Елховки - в деревне Горностаевке.
В бане я нашла валенки без пяток. Натолкала в них соломы и побежала - почти раздетая. Бежала через лес, а сердце колотилось от страха - в лес зимой часто забегали волки.
Деревня Горностаевка расположена была в живописном месте - между лесом, горой Лысой и речкой Кондурчой. Всего дворов было 30-40. Люди занимались ремеслами - были здесь кузнецы, маслобойцы и веревочники - плели веревки и канаты. Работали много, потому и жили небедно.
А в это время в деревне вовсю шел погром, или, как тогда говорили, - раскулачивание. Безстыдно и нагло, не торопясь, свои грабили своих. Комбедовцы-коммунисты, а с ними комсомольцы именем советской власти отбирали чужую собственность - дома, имущество, скотину, все сколько-нибудь ценное.
Деревенская детвора была на улице и внимательно наблюдала за грабежом. Вдруг дети увидели меня и побежали  навстречу. Я уже забыла пережитый страх лесной дороги, холод и голод. Оказалась в стайке детей и слушала их взволнованные рассказы о происходящем.
И сама я видела, как народ рыдал, женщины падали в обморок, другие валялись в ногах у бандитов. Но были и такие, кто угощал погромщиков водкой - надеялись откупиться. От водки комбедовцы еще больше зверели и начинали куражиться - расшвыривали в домах стариков, инвалидов, смеялись над больными и калеками, стращали детей.
Они шли по улице с маузерами - от одного дома к другому. Вот миновали три сгоревших нежилых дома и направились к краю деревни, где на отшибе стояла крошечная келья. В этом домике, больше похожем на баню, жил престарелый дедушка Яков Иванович Шачнов. Он был, видимо, монах, поскольку всегда подолгу молился в елховском храме. Дедушка Яков жил очень бедно. Его хибарка была без сеней и коридора. Сразу за дверью - лежанка у крошечной печки.
Когда мы, дети, поняли, что бандиты направляются к деду Якову, опрометью побежали к его избушке - сообщить о грозящей ему беде. Но спрятать Якова Ивановича мы не успели - в дом с пистолетами в руках ввалились комбедовцы и стали требовать у старца денег. Тот начал было говорить, что денег у него нет, и уже хотел было надеть валенки, но подняться ему не дали. Схватили и раздетого, прямо с лежанки, поволокли во двор. Бросили на снег и начали избивать. Дед Яша сначала молился, потом заплакал и снова стал говорить, что денег у него нет. А пьяная банда только больше ярилась. И тогда мы, дети, подняли душераздирающий крик. За нами с метлой погнался пьяный комбедовец. Кого догонял - сильно бил метлой, но дети продолжали плакать и кричать - звали взрослых. Но ни один человек не показался на улице - боялись пули.
Когда мы вновь забежали во двор, увидели страшную картину: дедушка Яков лежал на снегу, а на нем сидели семь хохочущих громил. Изо рта и ушей мученика шла кровь. Через несколько минут дедушка Яков скончался. Насытившись кровью, изверги со страшными ругательствами убрались из деревни.
Как хоронили дедушку Якова, я не помню - вконец замерзшую, меня увела бабушка. К ночи у меня поднялась температура. Я долго болела, лежа на теплой печке.
Вечная память мученику рабу Божьему Иакову!

Раскаяние

В Елховке кто-то из добрых людей указал нам, детям, на брошенный домик. К жилью он не был приспособлен - без оконных рам, с вырванными досками пола. Но мы и этому были рады - на дворе стояли сильные морозы, а другого жилья у нас не было. Как могли, утеплили домик - досками закрыли окна, а щели заложили крапивными мешками. Но это мало помогло - ночью было так холодно, что младшие дети теряли сознание. Единственным нашим спасением была русская печка, но ее нечем было топить. И вот тогда мы со старшим братом Венедиктом отправились в лес за дровами. Топор и санки нам дали соседи.
С большим трудом, через глубокий снег, добрались до леса. Нарубили прутиков небольшую вязанку и побрели домой. От голода кружилась голова, но мы радовались, что сможем наконец протопить печку и согреться. Выйдя из леса на тропинку, Венедикт остановился, снял шапку и перекрестился, а потом начал громко молиться - благодарить Господа за помощь. После этого он приказал и мне встать на колени и тоже поблагодарить Бога Иисуса Христа за милость к нам.
Дальше наш путь лежал на мост через речку Кондурчу. Едва мы дошли до середины моста, как рядом с нами остановились сани. В следующую секунду тишину разорвал дикий крик - возница осыпал нас отборными матюгами. Потом он схватил наши саночки с вязанкой дров, топор и бросил их в полынью под мостом. В тот момент от страха я потеряла сознание и уже не слышала его страшных угроз в адрес «вражьих детей».
Не помню, как дотащил меня брат до ближайшего дома. Очнулась я уже на печке у Федяниных - добрых людей. Бабушка Феврония напоила меня чаем, а поздно вечером дедушка запряг лошадь, набросал в сани дров и привез меня в холодный дом. По дороге он объяснил мне, что на мосту мы встретились с лесным объездчиком Михаилом Востровым.
Прошло немного времени, и никогда не болевший Востров внезапно заболел «городской» болезнью - сахарным диабетом. Болезнь прогрессировала, и вскоре ему ампутировали обе ступни. Началась гангрена, и ноги отрезали уже по колени, потом еще выше. Страдания его были ужасны.
«За детей страдаю, - со слезами говорил он. - Хотел выслужиться перед властями - поповских детей обидел». Востров каялся - просил прощения у всех, кого чем обидел. Ему передали, что я и брат Венедикт простили ему. Вскоре он скончался.

Отец Феодор

После смерти Ленина коммунистическая партия пополнилась так называемыми двадцатипятитысячниками. Это были люди особого склада - безпощадные, не знающие жалости ко всем, кто не был угоден советской власти. В районе усилились репрессии.
В то время на северной окраине Елховки еще существовало старообрядческое кладбище. А рядом с ним уже велась разработка глины - кирпич шел на строительство машинно-тракторной станции. Эти глубокие ямы-рытвины и стали первыми братскими могилами для жителей района. Сюда по ночам милиционеры и следователи-чекисты привозили растерянных, ничего не понимающих людей, здесь творился самосуд. Расстрелянных сбрасывали в ямы, наскоро присыпав землей.
Как-то ночью из такой ямы выполз истекающий кровью диакон Феодор. Служил он в одном из соседних сел - во Владимировке или в Заболоцком. Вместе с другими его схватили и как врага народа привезли в Елховку на расстрел.
Той же ночью раненый диакон приполз на мельницу. Сердобольный мельник Константин Леонтьев поместил его в своем сарае. Но на мельнице постоянно был народ, и дядя Костя решил спрятать раненого в более надежном укрытии. С наступлением ночи диакона тайно привезли к жителю деревни Низовка Степану Тимофеевичу Алексееву. У него в саду была плетневая сторожка, в ней и решили спрятать.
Но нашелся иуда - выдал отца Феодора. К дому Алексеева приехали вооруженные коммунисты, быстро нашли раненого диакона и на глазах у жителей всего села расстреляли. Мученическую кончину отец Федор принял спокойно и радостно.

Инвалидная артель

В 30-е годы в Елховке была организована артель из инвалидов. Возглавил ее местный коммунист по фамилии Егоров - из двадцатипятитысячников. Своей главной задачей инвалиды считали борьбу со спекулянтами. В этом им активно помогали добровольцы из числа местных комсомольцев, которые подобно ищейкам рыскали по всем окрестным рынкам.
В то время спекулянтом могли объявить всякого, кто продавал продукцию со своего хозяйства - например, мясо, птицу, яйца, масло и другое. На вырученные от продажи продуктов деньги крестьяне обычно покупали одежду, обувь, лекарства, керосин, спички. Другого способа приобрести товары промышленного производства у сельчан просто не было.
Однажды, когда мама ушла к родственникам в деревню Булькуновку за картошкой, к нам в дом пришла дальняя родственница Валентина Константиновна Старостина. С ней была незнакомая женщина, у которой тетя Валя намеревалась купить ведро коровьего топленого масла. К великой радости, тетя Валя угостила нас, голодных и холодных детей, сдобными лепешками. Когда мы поели, она попросила меня сходить к соседям за весами, чтобы взвесить масло. Босая и полураздетая, я мигом слетела с печки и помчалась к Дюляевым - знала, что у них есть весы. Баба Даша, ни о чем не расспрашивая, сразу мне дала весы-коромысло с чашками и гирями. Сказала только, чтобы я сегодня же вернула весы обратно...
После того как масло было взвешено и его переложили в другое ведро, тетя Валя с незнакомой женщиной ушли на рынок. А я отнесла соседям весы. Но едва, вернувшись, взобралась на печку погреть холодные ноги, как распахнулась дверь, и в дом ввалился  Егоров. За ним в дом вошли еще шесть человек, а с ними, под пистолетами, тетя Валя с пустым ведром. В доме начался обыск.
После этого нас, пятерых детей от трех до десяти лет, затолкали в «черный воронок» и привезли к «месту предварительного заключения». Здесь сбросили в подвал, поставили у бетонной стены и... открыли огонь из пистолетов. Стреляли поверх наших голов. Бетонная крошка сыпалась на лицо, в глаза. В промежутках между выстрелами мы слышали страшные ругательства и проклятия в адрес детей «врагов народа», и снова гремели выстрелы. Моя пятилетняя сестренка Шурочка сразу потеряла сознание. Вскоре и я упала в обморок. И уже не видела, кто и как перенес нас домой.
Мама пришла вечером и принесла немного картошки. Потрясенная всем случившимся, она пошла к Марии Ивановне Котовой. Котова была директором маслозавода, а мама работала у нее в доме прислугой - убирала, стирала, гладила, шила. Выслушав плачущую маму, Котова позвонила прокурору района Новоженину. Тот велел, чтобы мама написала от своего имени жалобу...
Не помню, был ли какой прок от той жалобы. Но больше инвалидная артель и комсомольцы не издевались над детьми «врагов народа».

«Вражья» семья

Мне всегда казалось, что моя жизнь - копия жизни отца. Хотя я не побывала в лапах НКВД, но слежку за собой ощущала многие годы. После ареста отца постоянными спутниками нашей семьи стали голод, холод и чужой угол. Мы не знали, что такое кровать, постель - спали на полу на лохмотьях или на полатях, на печке - прямо на голых досках или кирпичах.
До совершеннолетия я не имела своей одежды - носила чужие обноски, как подаяние. До совершеннолетия никогда не ела настоящего хлеба. Питались мы в основном травой-лебедой, которую в большом количестве собирали в лесу за селом. Летом выручали овощи - капуста, картошка, свекла. Сами мы ничего не могли выращивать - власти не давали семье «врага народа» ни клочка земли. Милостыню подавали нам люди. Часто после уборки урожая добрые хозяева пускали нас на свои огороды и поля, где удавалось собрать немного овощей. Иногда давали совок отрубей, и мы варили затируху.
Но никто из моих братьев и сестер никогда не взял даже чужого огурца или какой-либо вещи. Мы боялись - не людей, но Бога. И Он нас хранил.
Господь посылал к нам милосердных, добрых, верующих людей. Имена некоторых из них я назвала. А вот о Марии Ивановне Катковой хочу продолжить рассказ. Мария Ивановна была инвалидом с детства - у нее был вывих бедра, она сильно хромала, припадая на правую ногу. Маслозавод, где работала Каткова, находился недалеко от нашего домика. Видимо, наша нищета растрогала Марию Ивановну. Она стала тайно присылать к нам свою мать-старушку с продуктами. Но поскольку открыто помогать детям «врага народа» было опасно, бабушка на миску с хлебом и блинами обычно насыпала картофельные очистки - так и шла по улице.
Нашелся и другой добрый человек - указал нам на брошенный дом Елизаровых. Эта работящая семья в селе считалась «крепкой», за что и пострадала. Елизаровых «раскулачили», и тогда они тайно бежали из села. В их брошенный дом и привели нас, детей, добрые люди. Но пожили мы здесь недолго - дом для своих нужд отобрал секретарь сельского совета коммунист Девяткин.
Вновь мы оказались на улице. Но Господь утер детские слезы - Евфросиния Крупнова подарила нам свою землянку, в которой она прожила многие годы. Эта землянка оказалась последним нашим пристанищем в Елховке - вскоре мои старшие братья забрали нас к себе в Среднюю Азию, в город Ходжент.
Лишения, скудость, несправедливость, человеческие низость и великодушие выплавили в моем сознании и в сознании моих братьев и сестер простую истину: только очищенный через горнило бед и страданий христианин надежен для Бога и людей.

«Смерть грешников люта...»

А теперь расскажу о том, как на извергах исполнились слова Господа «Мне отмщение, Аз воздам» (Рим. 12, 19).
В то время многие крестьяне не могли понять: почему в селе, отличавшемся благочестием, набожностью, милосердием, как бы в одночасье произросли ядовитые сорняки - люди-хищники, человекоубийцы, мучители? Объяснение оказалось простым: отступивший от Бога лишается благодати Божией. А без благодати, этой жизненной силы, человек становится легкой добычей сатаны, исполнителем его воли.
Иначе как сатанинскими поступки того же коммуниста Егорова назвать было нельзя. Ему даже кличку дали: Егоров-зверь. Зверем назвали за страшную злобу к людям. Он до того был лют, что грозил расправой даже своим приспешникам, если замечал за ними малейшую жалость к детям «кулаков». Лицо его всегда было искажено гримасой злобы, речь - отборная матерщина, в глазах - лютая ненависть. При его появлении на улице люди разбегались как от прокаженного. Казалось, что нет для него другого дела, как мучить людей.
Но уже на земле начался над ним суд Божий. Будучи пьяным, Егоров свалился с повозки. При падении одна нога попала в колесо и вся была изломана. Ногу ампутировали. Потом внезапно скончалась его любимая семнадцатилетняя дочь Верочка. Сам же Егоров, по рассказам односельчан, умер «подобно собаке».
Схожая участь постигла коммуниста Егора Синяева - грабителя, пьяницы и богохульника. На его руках не просыхала человеческая кровь. Отцу во всем подражал сын-палач. Когда обоих постигла лютая смерть, село радовалось и благодарило Бога за избавление «от двух гиен».
Но, пожалуй, самым свирепым в Елховке был коммунист Федор Усков. Для него не существовали дети, старики, калеки, если они произносили имя Божие. «Бей врагов народа!» - его любимое выражение. А врагами он считал в первую очередь священнослужителей и членов их семей, затем всех верующих. Это был истинный кровопийца. Внезапно он заболел тифом. Похоронили его совершенно голым в общей могиле, причем втайне от родственников.
Другой Усков - Александр Федорович, мало чем отличавшийся от своего однофамильца, в одночасье превратился в пьяницу и умер на пороге винного магазина. Без покаяния, в муках ушли из жизни другие истязатели людей - Иван Кузьмин по прозвищу Сыч, Кожеваткин, Булгаков - по прозвищу Болтуненок.
В том, что большинство коммунистов «одной породы», Елховская волость убедилась на таком примере. Однажды в Елховку приехал уполномоченный из Куйбышевского обкома партии, некто Климов. Он сразу захотел поохотиться на уток. Местному егерю Малышеву было поручено организовать отдых высокого гостя. После охоты жена егеря накрыла стол. Гость хорошо выпил, а потом, воспользовавшись тем, что егерь вышел в конюшню, попытался изнасиловать жену хозяина. На крики супруги тут же прибежал егерь и защитил жену от поругания.
Егеря объявили врагом народа и тут же расстреляли. Уполномоченного Климова, «павшего смертью храбрых в борьбе с контрреволюцией», возвели в ранг героя. Его именем было решено назвать одну из улиц Куйбышева.

«Этот День Победы…»

В Спасо-Вознесенском соборе Самары всегда можно видеть пожилую женщину в иноческом облачении. Зовут ее матушка Лукина, а мирское имя ее - Лидия Васильевна Полищук (урожденная Вавилова). Несмотря на годы, она энергична и деятельна. Живое радостное лицо светится улыбкой и любовью к людям. Но мало кто знает, что инокиня Лукина - участница Великой Отечественной войны, старшина запаса подъемного состава. Награждена двумя орденами Великой Отечественной войны - первой и второй степени и десятью медалями. После войны матушка четыре года работала учителем в школе райцентра Елховка. В 1951 году переехала в Куйбышев и много лет преподавала в школах города русский язык и литературу, была завучем, позднее директором школы. Неоднократно ее избирали председателем союза учителей Куйбышевского района. Выйдя на пенсию, по благословению протоиерея Иоанна Гончарова она еще десять лет преподавала в 129-й   школе Самары необычный для того времени предмет - историю Православной культуры. В те годы для учителя это был нравственный подвиг.
Недавно матушка Лукина передала в Самарскую епархию пять тетрадок - свои воспоминания о том, как Бог спасал и берег на войне верующих бойцов. С согласия инокини Лукины мы публикуем часть из ее воспоминаний.

На фронт

Из нашей большой семьи Вавиловых на войну ушли шесть человек - я и пять моих братьев: Иван, Алексей, Павел, Сергей и Венедикт. Братья пали смертью храбрых в первый же год войны. Мне же Бог судил пройти всю войну.
...В 1941 году мне исполнилось 18 лет. К тому времени я уже училась на втором курсе Ленинабадского педагогического института. В августе месяце вместе с друзьями-студентами мы пришли в городской военкомат, попросились на фронт. И получили отказ. Но после пяти недель ежедневных уговоров я все-таки получила «добро» и по путевке ЦК комсомола уехала в город Энгельс, где шло формирование маршевых батальонов и авиационных полков.
Здесь меня сразу зачислили в школу летчиков - учли, что с 1940 года я состояла в ОСОАВИАХИМе, прыгала с парашютом. Я не скрывала, что мечтаю стать пилотом в авиационном полку, который в Энгельсе формировала Герой Советского Союза полковник Марина Михайловна Раскова.
Учеба в летной школе продолжалась месяц. На выпускных экзаменах я набрала высокий балл и уже готовилась к мандатной комиссии. Между тем сотрудник СМЕРШа предупредил нас, девчонок: в автобиографии писать только правду. Я и написала, что мой отец-священник осужден по 58-й статье.
Когда на «мандатке» об этом прочитали вслух, разразился скандал. Но больше всего по поводу моего письменного признания сокрушался комиссар учебки Василий Иванович Чернов. Ведь я была не только способным курсантом, мне доверяли выпускать стенгазету и боевой листок, я хорошо рисовала. Комиссар помог избежать неприятностей, направив меня с запечатанным пакетом обратно в Ленинабадский горвоенкомат. Откуда меня вскоре направили в... Алма-Атинскую школу летчиков.
Здесь учеба продолжалась всего несколько недель. Трижды поднималась я на учебном стареньком ПО-2 в небо, каждый раз по семь-девять минут. Вот и все практическое обучение. В январе 1942 года нас, выпускников школы, отправили в теплушках северным маршрутом на Волховский фронт. В вагонах красного цвета были оборудованы двухъярусные нары. В центре теплушки на кирпичах стояла бочка-печка. Уголь мы выпрашивали у железнодорожников на коротких остановках. Через месяц прибыли в Череповецк.
Служить я попала в 10-ю общевойсковую армию, в 273-ю авиационную дивизию.
Летчики-сержанты - а летали они на ИЛ-2 - в полет не брали парашют, поскольку в тесной кабине он сковывал движения. Одни считали это молодецкой удалью, другие, как бы сейчас сказали, лихачеством. А на деле это было грубейшее нарушение инструкции. Следить за точным ее соблюдением командир полка и поручил мне. Теперь я каждый раз перед вылетом проверяла экипажи на наличие парашютов.

На льду Ладоги

Часто посылали нас, девчонок, и на спецзадания. В составе группы из 25-30 человек выбрасывали в ночном небе на Ладогу - принимать на льду грузы с тяжелых бомбардировщиков для блокадного Ленинграда.
Такие рейды тщательно готовились, секретность была наивысшей - о содержании боевой задачи мы узнавали непосредственно перед десантированием. Но по экипировке девчонки догадывались, что предстоит выполнять. На нас всегда были новенький комбинезон с двойной меховой подкладкой, шлем, краги, унты и теплое белье - американские рейтузики с начесом и шерстяные рубахи.
Двадцать минут полета - двадцать минут напряженной молитвы. Я всегда соблюдала мамин наказ: перед началом любого дела 50 раз читать «Богородице Дева, радуйся...»
Прыжок в ледяную темноту, и через несколько минут мы приземлялись в заданном квадрате. Там находили теплые палатки, быстро устанавливали их. Эти палатки служили нам для обогрева и отдыха. А вслед нам уже летели бомбардировщики - с них на грузовых парашютах сбрасывались грузы.
Их необходимо было складировать, потом - загружать на машины, которые уходили в Ленинград.
Но, видно, хорошо работала немецкая разведка. Часто бывало так, что ледяной квадрат накануне нашего десантирования авиация гитлеровцев накрывала бомбами, и мы приземлялись прямо в ледяную купель. Так погибло двенадцать моих боевых подруг. Это уже потом мы научились цепляться за вставшие дыбом льдины, карабкаться по ним...
В таких ситуациях, когда жизнь висит на волоске, понимаешь всю свою малость, безпомощность. «Господи, не оставь!», «Господи, спаси!». Вся надежда - только на Бога. И те из нас, кто вверял свою жизнь Господу, не только быстро преодолевали страх, но и оставались живы.
Двенадцать раз меня выбрасывали на Ладогу. Считаю, за молитвы, за веру и сохранил Господь.

Иван Кузьмич

В блокадный Ленинград помощь доставлялась разным транспортом. Везли машинами, повозками и даже на саночках. Хорошо помню водителя ЗИСа Ивана Кузьмича Платонова - основательного, уверенного в себе солдата. Он не был старым, но нам, 18-20-летним девчонкам, казался дедушкой. Обветренное лицо его с усиками казалось строгим. При загрузке машины он всегда стоял в кузове и сам бережно укладывал мешки и тюки.
На лобовом стекле его машины с правой стороны и на заднем борту была укреплена эмблема Красного Креста. Когда девчонки спрашивали о значении этих «знаков отличия», Иван Кузьмич с явным удовольствием прочитывал нам религиозно-философскую лекцию. Содержание ее сводилось к тому, что «слова крест и крепость - однокоренные».
- А значит, - говорил Иван Кузьмич, - спасение человека в крепости, которая есть Крест Господень. У кого же нет на себе Божьего Креста - тот очень рискует.
В подтверждение своих слов Иван Кузьмич приводил примеры того, как на «дороге погибели» - так он называл «дорогу жизни» - его берег Господь. Особенно впечатлял рассказ о том, как его преследовал вынырнувший из ночных облаков фашистский истребитель. Немецкий летчик несколько раз атаковал беззащитный грузовичок Ивана Кузьмича, но свинец пулеметных очередей какая-то сила каждый раз отбрасывала в сторону. «Спасли Крест и молитва «Живый в помощи Вышнего!» - убежденно говорил Иван Кузьмич. После таких «лекций» многие водители уверовали в Бога. Но не все. Были и такие, кто смеялся над Иваном Кузьмичом, называя его «попиком».
Однажды мы загрузили три машины, и они ушли в сторону Ленинграда. На маршруте оказался участок льда, по которому немцы нанесли бомбовый удар. Грузовик Ивана Кузьмича проскочил гиблое место, а вот две другие машины ушли под воду.

Прием в партию

Несколько раз в месяц, когда появлялось «окно» между боями, я выпускала стенгазету - это была моя внеслужебная обязанность. В очередном номере я изобразила Гитлера - на его лице, полном безсильной злобы и ярости, тикали ржавые часы. Подпись под рисунком была в стихах, она гласила, что часы жизни Гитлера сочтены.
Эту стенгазету увидел комиссар полка. Он долго рассматривал мое художество, а потом ушел, ничего не сказав. Вечером меня вызвали к комиссару на беседу. Я шла по извилистым траншеям, а сердце сжималось от страха. Непрерывно читала молитву «Живый в помощи...». Рука нащупала зашитый в лифчик нательный крестик. «Господи, не оставь!»
«Если узнали, что я дочь репрессированного священника, значит, трибунал», - думала я. Комиссар мог расстрелять меня прямо в штабной землянке, и его за проявленную бдительность и непримиримость к врагам народа наградили бы орденом. «А если для забавы зовет?» Эта мысль испугала еще больше - я расстегнула кобуру пистолета, решила: если начнет приставать - застрелю.
- Стенгазета ваша мне понравилась, - с этого начал разговор комиссар полка. - Я уже навел о вас справки - воюете вы хорошо. Предлагаю вступить в ряды Коммунистической партии...
Во мгновение вспомнилась вся моя жизнь, а после, как озарение, слова Евангелия: «Волос с головы человека не упадет без воли Божией». Прожитые годы убеждали: Господь любит меня, бережет, спасает. Значит, и предложение комиссара - не его воля, а воля Божия... А Господу надо во всем покоряться. Ведь партбилет мне предлагали не для карьеры, а на поле брани. А там ему была другая цена.
Комиссар тем временем придвинул ко мне чистые листки бумаги:
- Пишите заявление...
Шла война, и в ряды коммунистической партии часто принимали без обязательного присутствия на партийном собрании и парткомиссии. Я вернулась в свое подразделение. Через некоторое время мне вручили партийный билет. До сих пор не уверена, что тогда правильно поступила. Но что было, то было.
 

Две семечки

Произошла эта история весной 1943 года. Экипаж самолета ПО-2 получил задачу вылететь в заданный район и нанести бомбовый удар по цели. Помню, что из двух девчонок-пилотов одну звали Сашей Акимовой. А вот имя другой девушки, к сожалению, забыла.
ПО-2 - этот небесный тихоход, его еще называли «керосинкой», - летал в основном по ночам, поскольку днем он становился легкой добычей немецких истребителей.
С наступлением темноты ПО-2 ушел в небо. В установленное время самолет не вернулся на полевой аэродром. Многие из офицеров сняли пилотку в знак траура, кто-то из девчонок зарыдал о потере боевых подруг. Саша Акимова и ее подруга вернулись в полк через три дня - живые и здоровые. Вот что они рассказали.
В заданном квадрате их встретил плотный огонь немецких зениток. Бомбы на цель сбросить они успели, но тут же самолет был подбит. Спланировали на лужайку, благополучно приземлились. Девушки понимали: через несколько минут район приземления самолета будет оцеплен немцами. По их следу пустят овчарку. По человеческому разумению, шансов спастись у них не было. Оставалось уповать на чудо. Но наши героини были верующими. Они молились перед полетом. Стали просить Господа спасти их и теперь.
Немцы действительно быстро нашли подбитый самолет. Не обнаружив экипажа, приступили к блокированию района. Но прежде чем кольцо блокады замкнулось, девушки успели выскользнуть из него. Удивительно было и то, что собаки не взяли их след.
Они шли на восток - несколько десятков километров. Шли в той одежде, в какой вылетели на задание - в летных комбинезонах. Поэтому обходили населенные пункты. «Чем питались?» - потом спросят их. Саша Акимова сказала, что в кармане комбинезона она обнаружила две семечки от подсолнуха. Их поделили и съели с молитвой - больше голода они не чувствовали.
Но впереди была линия фронта. Кто воевал, знает, что даже опытнейшим войсковым разведчикам редко удавалось без потерь пересечь линию фронта. Но девушки прошли незамеченными не только через немецкие позиции, нейтральную полосу, но и буквально свалились на головы нашей пехоте на переднем крае. За что пехотные командиры получили хорошую нахлобучку - как могли просмотреть?
Однако опыт преодоления линии фронта двумя девчонками-летчиками не изучался в войсках, поскольку на все вопросы они твердили одно и то же: «Нам помог Господь!».
После соответствующей проверки Саша Акимова и ее подруга вернулись в боевой строй.
Через тридцать лет офицеру запаса Александре Акимовой было присвоено звание Герой Советского Союза.

Предатель

Недалеко от нашей авиационной части находились крупные интендантские склады - отсюда шло снабжение продовольствием, обмундированием и горюче-смазочными материалами передовых полков и дивизий. Обычно такие склады-арсеналы находились под тройной охраной. Подбор часовых в них был очень тщательный.
И вот однажды ночью, при смене часовых, на внутреннем посту был обнаружен мертвым часовой - кинжал по рукоятку торчал в его спине.
На войне смерть бойца не удивляла. Но здесь был иной случай. Командованию стало ясно - убийцей является кто-то из личного состава тыловой части, поскольку проникнуть на внутреннюю территорию складов извне было практически невозможно. СМЕРШ буквально вывернул всех наизнанку - и безрезультатно.
О том, что у соседей ищут предателя-убийцу, стало известно и у нас. Мое сердце сжималось - если начнут проверять наш полк, могут узнать о том, что мой отец был осужден по 58-й статье. А поскольку данный факт своей биографии я скрывала, это могли расценить как предательство. В те тревожные дни я непрерывно читала псалом «Живый в помощи Вышнего», просила Господа помочь поймать бандита.
Прошло время, все понемногу стало успокаиваться. Но вот снова убит часовой, убит тем же способом - ударом кинжала в спину. На этот раз СМЕРШ предпринял безпрецедентные меры - кроме тотальной проверки были задействованы групповые дозорные секреты, в отрытых траншеях-щелях засели наблюдатели. Постоянно осуществлялось парное патрулирование территории...
Шли дни за днями, люди находились в страшном напряжении. Бойцы отправлялись на посты как на передовую. И вот в одну из ночей молодой солдат по имени Иван, заступив на пост часовым, изготовил из подручных средств чучело и установил его на посту. А сам спрятался рядом. Глубокой ночью Иван услышал, как мимо него, по направлению к чучелу, кто-то ползет. Когда этот некто привстал и с силой метнул кинжал в чучело, Иван открыл огонь из автомата по его ногам. Затем была короткая схватка - часовой связал, как он считал, диверсанта, а затем дал несколько очередей в воздух. По тревоге был поднят караул - вскоре группа бойцов уже была на посту. Каково же было потрясение солдат и офицеров этой части, когда в диверсанте они узнали своего командира-полковника.
Почему этот старший офицер стал изменником Родины, я так и не узнала.

«Кукушка»

В конце апреля 1945 года наша авиационная часть дислоцировалась в районе города Кузнеца, недалеко от Варшавы. Бои к тому времени уже закончились. Весна вступила в свои права - распускались деревья, зеленела трава, в лесу было много цветов. Мы жили радостным ожиданием победы.
В один из таких тихих солнечных дней вместе с Зоей Щегловой, моей неразлучной подругой, мы шли по лесной тропинке в сторону полигона, где обычно укладывали боевые парашюты. Помню, Зоя что-то радостно мне говорила - вспоминала о своем ребенке, которого не видела несколько лет. Неожиданно подруга, словно споткнувшись, рухнула на землю. Наклонившись, я видела, что у нее изо рта идет кровь, а выше правого глаза зияет пулевая рана. Мгновенно ожгла мысль - «кукушка»! Так мы называли снайперов врага, которые устраивали свои огневые точки на деревьях в районе расположения наших войск.
Дальше я уже действовала по инструкции - резкий бросок в сторону кустов, затем по-пластунски преодолела открытое пространство и через несколько минут уже была в штабе части.
По тревоге был поднят полк, и район, где находился снайпер, оцепили. С наступлением ночи разведчики приступили к поиску снайпера.
А я в это время безутешно рыдала. Немного успокоившись, решила во что бы то ни стало отомстить за свою боевую подругу - застрелить «кукушку» из табельного оружия. Я хорошо знала, что пленного без суда и следствия убивать нельзя, за это давали десять лет лагерей. Но чувство мести оказалось сильнее страха наказания...
Теперь я уже с нетерпением ожидала, когда меня позовут на допрос снайпера - в качестве свидетеля. О военном трибунале старалась не думать.
Из штаба части посыльный пришел за мной уже утром. По дороге он сообщил, что «кукушку» поймали. Снайпер представлялся мне матерым гитлеровцем, от чего решение его уничтожить еще больше окрепло. Я незаметно достала пистолет, сняла его с предохранителя, крепко сжала рукоятку. Вот и штабная землянка.
Спустившись в нее, в самом углу, в полумраке, я наконец разглядела «кукушку» - не головореза-эсэсовца, а заплаканного мальчика-немца одиннадцати лет. Он сразу узнал меня и начал громко рыдать, размазывая слезы по грязному лицу. Когда первое потрясение прошло, я испытала стыд...
На допросе этот юный немец показал, что их, шестерых мальчиков-снайперов 11-12 лет, вместе с инструктором ночью сбросили с самолета в тыл советским авиационным частям с задачей убивать как можно больше красных командиров. В прицеле его снайперской винтовки мы оказались вместе с Зоей, но первой убить он хотел именно меня, поскольку я была выше Зои ростом. Но Господь в очередной раз отвел от меня смертельную беду.
В последние месяцы войны Гитлер создал несколько снайперских школ, в которых обучались мальчики. Им внушали, что именно они смогут переломить ход войны в пользу Германии.
А тех шестерых мальчишек-снайперов и инструктора вскоре поймали.
«Ничего. Бог поможет!»
В годы Великой Отечественной войны на фронт было призвано более одного миллиона женщин. Им я посвятила это маленькое стихотворение.
Судьбу своих полков деля по-братски,
Девчата числились в военных списках,
Нас тоже хоронили по-солдатски
Под звездами фанерных обелисков.
В числе самых востребованных на войне женских профессий были профессии врача, медсестры и санитарки.
Моя подруга Мария Горностаева, кстати, тоже родом из Елховки, служила в одном из прифронтовых лазаретов. Вот какую историю она мне рассказала.
Однажды в госпиталь привезли солдата с тяжелым ранением в ногу. Пролежал он пять месяцев, а рана не заживала. В очередной обход рядом с Сергеем, так звали раненого солдата, остановились врачи. Палатный зачитал историю его болезни и в конце говорит: «Безнадежен, начался общий сепсис». Общее заражение крови подтвердилось, и Сергея перевели в палату для умирающих. Теперь боец все чаще терял сознание - верный признак приближающейся смерти.
Однажды, придя в себя, он увидел рядом санитарку Марию Горностаеву, которая полушепотом произносила какие-то непонятные слова. Прислушался и понял: девушка молится. Потом санитарка протерла его лицо водой и снова стала молиться. Сергей напрягся, снова вслушался: Мария просила Бога спасти его!
Разволновавшись, он открыл глаза. Девушка погладила его по голове и как об очень важном сообщила: «Сережа, ты обязательно поправишься!». После этого дала ему выпить воды, назвав ее святой.
Как умирающего, Сергея к тому времени уже сняли со всех норм довольствия. Марии приходилось кормить его с ложечки.
Каждый день девушка приносила пузырек со святой водой и кусочек просфоры. Разговаривали они мало - девушка подолгу молилась. Врачи, видя старания Марии, только недоуменно пожимали плечами.
Через две недели Сергей пошел на поправку. К тому времени он уже выучил молитвы «Отче наш» и «Богородицу». Удивленные воскрешением «мертвеца», врачи только разводили руками. Выздоравливать его отправили во фронтовой госпиталь.
Отправляясь на фронт, Сергей дал себе два обещания: если останется жив - то женится на Марии и поступит в Ленинградскую Духовную семинарию. Родом Сергей был из этого города.
Пока шла война, они переписывались. Каждый день получал Сергей от Марии письма. Часто писал и сам. Закончил войну Сергей под Берлином и, демобилизовавшись, уехал в Ленинград. Мария к тому времени была уже в Куйбышеве.
Поступить в семинарию оказалось делом трудным. Его много раз вызывали в горвоенкомат, стыдили: «Позор - лейтенант запаса, кавалер боевых орденов - и в попы!». Вызывали и в органы - угрожали репрессиями.
Но по вере его Господь все устроил: офицер-фронтовик успешно окончил Духовную семинарию и был рукоположен в священники. А перед этим была скромная свадьба. Мария Горностаева стала его женой.
У отца Сергия и матушки Марии родилось четверо детей. Много лет прослужил батюшка в Ленинградской епархии. А потом его перевели в Среднюю Азию.

На снимке внизу: настоятель Вознесенского собора протоиерей Александр Урывский с насельницами богадельни при этом храме (крайняя слева - инокиня Лукина).

«Господь всегда рядом...»

По многочисленным просьбам читателей мы продолжаем публикацию воспоминаний монахини Лукины (Полищук), ныне проживающей в богадельне при самарском Свято-Вознесенском соборе.

Первый секретарь

Закончилась война, я вышла замуж за доброго, любящего парня - солдата-фронтовика Павла Полищука. Он привез меня к своим родителям на Украину. Прожили мы там один год и едва не умерли от голода. Узнав о нашем бедственном положении, моя мама выхлопотала для нас спецпропуска, и мы переехали в самарское село Елховку. Здесь родился сын Владимир. А я стала работать в Елховской средней школе учителем русского языка и литературы. Вскоре избрали меня секретарем партийной организации школы.
Наступил 1951 год. В Елховку на районную партийную конференцию приехал первый секретарь Куйбышевского обкома КПСС Михаил Тимофеевич Ефремов (на годы его руководства Куйбышевской областью выпали события на Чкаловской улице, которые получили название «Стояние Зои». Именно Ефремов тогда на партконференции произнес: «Да, случилось такое чудо… Позорное для нас, коммунистов, явление…» - ред.). Это был высокий, важный и холеный мужчина с сильным, «левитановским» голосом.
За несколько дней до его приезда власти района мобилизовали все трудоспособное население на расчистку дорог от снега - сугробы в тот год доходили до трех метров в высоту. В Елховку завезли дефицитные промышленные товары и продукты. В районной столовой готовился банкет на двести человек.
Конференция проходила в районном клубе. В числе делегатов оказались и мы с мужем. Неожиданностью для меня стало избрание в состав секретариата конференции - мне поручили вести протоколы.
Когда избранные в состав президиума коммунисты стали подниматься на сцену, чтобы занять свои места, первый секретарь обкома вскочил со своего места, подбежал к рампе и протянул мне руку, помогая подняться по ступенькам. В следующую минуту он сильно сжал мой локоть и решительно усадил рядом с собой за столом президиума.
Конференция началась. Но Ефремов ничего не слышал - он что-то горячо шептал мне на ухо, то и дело заглядывая в глаза. Из зала кто-то нервно выкрикнул: «Влюбился в поповскую дочку!». Раздался смех.
Тем временем объявили рабочую повестку конференции и на трибуну поднялся первый секретарь Елховского райкома ВКП(б) Михаил Тимофеевич Горбунов. Он откашлялся, усилил звук микрофона и начал читать доклад - громким и сильным голосом. Но секретарь обкома забыл обо всем - он продолжал шептать мне на ухо горячие слова.
От всего происходящего я до того растерялась, что сидела как мертвая. Когда же увидела в зале встревоженное лицо мужа, мне стало совсем плохо.
В перерыве конференции Ефремов буквально потащил меня в буфет. Все, кто там уже находился, сразу выбежали. Остались мы и буфетчица. Ефремов взял апельсин, который я видела впервые в жизни, и начал его очищать. Помню, что сок бежал по его толстым пальцам, а секретарь обкома тщательно вытирал их носовым платком. Сочный апельсин я не взяла, объяснив, что могу испачкать одежду. Помню, на мне был серый костюм, белая крепдешиновая кофточка и лакированные туфли-лодочки на высоком каблуке.
А в это время за стеной буфета слышались выкрики: «Секретарь обкома влюбился в поповскую дочку!».
Я наконец пришла в себя и стала про себя читать молитву «Живый в помощи Вышнего». Успокоившись, предложила Ефремову выйти из буфета - чтобы делегаты конференции могли попить чай. Он согласился.
После перерыва все повторилось - я снова сидела рядом с первым секретарем. Он снова что-то мне горячо шептал. А зал возбужденно выкрикивал: «Секретарь обкома... поповская дочка... позор...»
Начались прения по докладу. Предоставили слово и мне как секретарю партийной организации школы.
Затем на трибуну поднялся первый секретарь обкома. Он в основном говорил о работе с молодежью. В конце неожиданно предложил ввести меня в состав райкома как молодого и грамотного специалиста. Голосовали единогласно.
А потом началось самое страшное. При распределении обязанностей между членами райкома, по предложению Ефремова, меня назначили третьим секретарем - по идеологии. В это время я, бледная и растерянная, читала молитву «Живый в помощи...».
И Господь пришел мне на помощь. Неожиданно к столу президиума подбежал один из делегатов и выкрикнул: «Товарищ первый секретарь, вот вы избрали Вавилову (моя фамилия до замужества) секретарем по идеологии, а ведь она дочь врага народа!». Тут все разом загалдели. Поднялся невероятный шум.
Ефремов выпучил глаза, обмяк, сложился пополам, потом встал на колени перед залом и, заикаясь, начал просить прощения. Куда делся его левитановский голос - он едва вымолвил, что снимает свое непродуманное предложение о моем назначении. Но в следующую минуту он уже овладел собой - вскочил на ноги, грохнул кулаком по столу и рявкнул: «Кто пригласил врага народа па партийную конференцию?». Дальше была в его исполнении уже прокурорская речь - «исключить из партии», «выгнать из школы», «завести уголовное дело». Тут же у меня отобрали партийный билет.
В это время к столу президиума подбежал мой муж, схватил меня в охапку и унес в раздевалку. Там снял с меня туфли-лодочки, надел валенки и повел домой. От всего пережитого я плакала, а муж, довольный, вслух благодарил Петра Вострова - секретаря сельсовета. Оказалось, это Востров подбил делегата конференции Елерамова открыть первому секретарю «тайну Вавиловой».
От банкета Ефремов отказался, как ни уговаривали. Его посадили в санки, и выездные жеребцы помчались в Красный Яр, откуда на служебной «Волге» он вернулся в Куйбышев.
Дома муж мне кратко объяснил причину своей радости. «Глупенькая, тебя ведь в наложницы Ефремов хотел взять. А меня, чтобы не мешал, упекли бы куда-нибудь на Колыму». Он купил бутылку самого дорогого коньяку и отнес его Вострову - «за спасение жены».
После этого я встала на колени перед иконой Божией Матери и прочитала акафист «Нерушимая Стена». На следующий день в школу я не пошла, поскольку считала себя уволенной с работы. Весь день молилась, читала акафисты Господу Иисусу Христу, Николаю Чудотворцу, просила о заступничестве Ксению Петербургскую.
Поздно вечером к нам пришла учительница нашей школы и передала приглашение первого секретаря райкома прийти к нему завтра к 9.00.
Встретил он меня по-отцовски: успокоил, посочувствовал, поддержал. Возвращая партийный билет, сказал: «Секретари приходят и уходят, а партия наша единая и непобедимая остается... Посмотри, где тебя приняли в партию - на фронте! Вот, читаю: решением партийной комиссии 43-й гвардейской дивизии Волховского фронта». Значит, никто не имеет права отбирать у тебя партийный билет. И возвращайся на работу - в школе тебя ждут».
Так закончилась одна из самых драматичных историй моей жизни.

Тайна непалимого огня

Господь сберег меня в пламени Великой Отечественной войны. Но и в мирной моей жизни происходили события, когда по молитве вещественный огонь таинственным образом «терял естества чин». Чудо было в том, что Господь спасал в самых трудных ситуациях. Расскажу о двух таких случаях.
Первая история произошла в то время, когда наша семья уже проживала в Куйбышевском районе Самары. У соседей по даче, Василия Осиповича и Екатерины Ефимовны Суворовых, людей очень набожных, внезапно умерла совсем молодая дочь Александра.
Мы, женщины, обмыли покойницу, одели, положили в гроб. И я приступила к чтению Псалтири.
Гроб стоял в большой комнате. Рядом на столе - зажженная лампада, полная масла, а также зажженные свечи в подсвечнике. Через некоторое время я по просьбе хозяйки ушла на кухню - помогать готовить поминальные пироги. Чтение Псалтири продолжила одна из четырех женщин, которые все это время молча сидели на диване.
Когда пироги были готовы, я вымыла руки и вернулась в комнату, чтобы продолжить чтение Псалтири. И здесь я увидела то, от чего пришла в трепет. Все женщины мирно дремали на диване. А на столе стояли... обуглившиеся лампада и подсвечник. Стол был почти полностью сгоревшим, в его центре зияла черная дыра. Но что мне тогда особенно запомнилось - бумажные венки, которые стояли впритык у стола, совершенно не пострадали от огня.
Случившееся не поддавалось обычному объяснению. В том, что возник пожар от упавшей, к примеру, свечи, ничего необычного не было. Но почему огонь не распространился по комнате, по квартире? Почему вообще не было дыма и гари? Как могли не заметить такой сильный огонь женщины, находившиеся в комнате? Почему они все уснули? И кто погасил пламя?
Причины этого чудесного события, на мой взгляд, такие. Эта семья была глубоко верующей. Смерть дочери родители восприняли как волю Божию и смиренно ей покорились. В этот день в наших молитвах славились Господь, Богородица, читалась Псалтирь. Поэтому Бог и не допустил беды.
Вторая история связана с грибами.
С мужем мы решили выехать на машине в лес за опятами. Грибов в ту осень было много. А буквально накануне незнакомая старушка уговорила меня купить у нее ведро опят. Предлагая грибы, бабушка плакала, говорила, что ей очень нужны деньги. Из жалости к ней, из сострадания я и купила те грибы.
Варить их начала утром следующего дня. Поставила большую кастрюлю на огонь, повернула ручку газовой плиты на полную мощность. В это время как раз и приехала за нами машина с грибниками. Забегала я, засуетилась сборами - так и уехала, не выключив газ.
В лесу грибов было много. За целый день мы с мужем собрали 17 корзин. И только вечером, когда стали собираться в обратный путь, я вспомнила про невыключенный газ. Но, едва ощутив леденящий страх, я ухватилась за фронтовое правило - начала читать молитву «Живый в помощи Вышнего».
Читаю, а из памяти не уходит история, случившаяся накануне в нашем доме. Пьяный сосед поставил на газ разогревать щи, а сам уснул. Уже через несколько минут из окна кухни повалил дым, люди вызвали пожарных. Те выбили входную дверь. Кухня к тому времени почти полностью сгорела, а соседа едва спасли.
...Когда мы въехали в город, я тихонько, чтобы никто не услышал, рассказала мужу о грибах на газовой плите. Он побледнел, перекрестился. К самому дому мы не поехали, а попросили водителя остановиться в начале улицы. Выйдя из машины, я быстро пошла к дому. И... не увидела ни обгоревшего здания, ни толпы людей, ни пожарных машин. Господи, слава Тебе!
Вошла в квартиру - и бегом на кухню. Сильное пламя гудело-вырывалось из газовой горелки. Алюминиевая кастрюля была раскалена и совершенно пуста. В квартире же не было никакого запаха.
Я долго размышляла над этой невероятной историей. Господь сжалился надо мной, наверное, за то, что я сжалилась над бедной бабушкой, которая очень нуждалась в деньгах. «Милостивые помилованы будут» - Господь верен в Своих словах.

Встреча на кладбище

 «Молитва творит чудеса», - часто говорят верующие люди. Но если быть точнее - чудеса творит Господь по молитве верующих. Все доброе в жизни я получала по молитве к Господу, Пресвятой Богородице, святым. Я много раз замечала, что Господь более скоропослушлив, когда молишься не о себе, а о ближних и дальних, о тех, кто рядом - скорбящих, несчастных, униженных!
Расскажу историю, полную духовного содержания и славы Божией.
...Моего сына Владимира призвали в ряды советской армии. Служить он попал в погранвойска - в воинскую часть, дислоцированную в Азербайджане, на побережье Каспийского моря. Его командир майор Каменев был доволен службой сына, о чем и сообщил в письме нам, родителям. Завязалась переписка. Она продолжалась и после того, как, отслужив, сын вернулся домой. Все эти годы я молилась о семье Каменевых - Василии Капитоновиче, Елене Тимофеевне и их дочерях Галине и Светлане.
Вскоре Азербайджан стал независимым государством, а семья Каменевых - беженцами. Не имея нигде в бывшем СССР своего угла, они приехали в Самару. Как могла, я оказывала им поддержку. Господь призрел на эту порядочную, трудолюбивую семью - Каменевы быстро встали на ноги.
Казалось, что все трудности у них уже позади, но 6 мая 1995 года от сердечной недостаточности внезапно умирает Елена Тимофеевна. Помню, это был день светлой Пасхальной седмицы, а также память Великомученика Георгия Победоносца.
...Прошло три года. После Божественной литургии и панихиды по усопшим в Вознесенском соборе, я вместе с Каменевыми на их новенькой «Волге» поехала на кладбище «Рубежное» - к усопшей рабе Божией Елене. Машиной управлял зять Василия Капитоновича Владимир Корнев.
Могила Елены Тимофеевны находилась на 10-й линии, у края дороги. Мы возложили на могильный холмик цветы, зажгли свечи. И начали молиться. Но не успели допеть литию, как Василий Капитонович внезапно рухнул на землю, по его телу прошла судорога, на губах выступила пена. Еще через несколько секунд он вытянулся и замер - бездыханный.
Галина и Света сначала закричали от испуга, а потом зарыдали. Преодолев растерянность и овладев собой, я начала громко молиться - просила Господа Иисуса Христа и Пресвятую Богородицу спасти, вернуть к жизни Василия Капитоновича. Не помню, как долго я молилась, только вдруг увидела, как с востока к нам быстро приближается женщина в черном платочке, в обычной одежде. На вид ей было около пятидесяти лет. Необыкновенным было ее лицо - сияющее, доброе, участливое. Меня поразило то, как двигалась она - не по тропинке, а напрямую - через могильные ограды, кусты и деревья. Тут я поняла, что незнакомка не идет - а плывет по воздуху. Она легко вошла в нашу ограду и, остановившись рядом со мной, участливо спросила: «Что нужно?».
Растерявшись, я невпопад стала объяснять ситуацию, а потом спросила, нет ли у нее лекарства от сердца. Она кротко ответила: «Лекарства у меня нет. А помощь - вот она», - и указала рукой на дорогу, по которой двигалась машина УАЗ - такие раньше использовались под кареты «скорой помощи». Больше я ничего не успела ей сказать - на наших глазах добрая женщина вдруг растаяла в воздухе.
Из машины тем временем вышли шесть молодых, интеллигентного вида мужчин. Они подняли и вынесли Василия Капитоновича на дорогу. Один из них вытер пену с его губ и стал вдыхать в легкие воздух методом «рот в рот». Так продолжалось около двух минут. Видя, что признаков жизни нет, молодой человек вынул из лацкана своего пиджака иголку и начал несильно колоть лицо умершего - нос, щеки, лоб, подбородок, а потом пальцы рук. Когда уколол мизинец, Василий Капитонович вскрикнул от боли и открыл глаза. «Врач» сразу поднялся с колен, вынул сотовый телефон и позвонил на станцию «скорой помощи». Представился он директором кладбища «Рубежное» и властно потребовал немедленно прислать карету «скорой помощи» на 10-ю линию. Закончив разговор, он доверительно мне шепнул: «Никакой я не директор, но иначе к вам бы сюда не приехали».
Я не успела даже имена спросить у этих молодых людей - они быстро сели в машину и уехали. А вскоре к нам уже подкатила «скорая помощь».
Василий Капитонович болел недолго. Выйдя из больницы, он исповедался и причастился Святых Христовых Таин. С тех пор прошло уже 13 лет, и, слава Богу, офицер-ветеран здоров.
В этой необыкновенной истории много неразгаданного. Кто была эта женщина? Мне думается, что помогла нам святая Ксения Петербургская.
Эта история укрепила меня и моих близких в вере. Господь рядом, Он слышит всякую молитву, всякую просьбу! Важно всегда полагаться на Господа, призывать Его святое Имя.

От редакции. 24 июня в Самарском Иверском женском монастыре клирик этой обители Архимандрит Августин постриг инокиню Лукину в монахиню, с оставлением прежнего имени. Поздравляем матушку Лукину и желаем ей доброго здравия. Многая лета!

«Душа правдою живет...»

 «Мамочка»

Отгремела Великая Отечественная война. Многие боевые части, полки и дивизии были расформированы, а солдаты и офицеры демобилизованы. Но бывшие фронтовики не теряли друг друга - встречи однополчан стали регулярными в больших и малых городах Советского Союза.
Инициатором многих таких встреч в Куйбышеве была 105-я школа, где я в то время работала старшим завучем. Помню, мы пригласили на встречу военных летчиц Гвардейского Краснознаменного Таманского ордена Суворова 3-й степени авиационного полка, которым в войну командовала подполковник Евдокия Давыдовна Бершанская. Эту воинскую часть, в которой было много офицеров с именем Евдокия, на фронте неофициально именовали «Дунькин полк».
На встречу в Куйбышев приехали 15 женщин - Героев Советского Союза и бывший комиссар полка майор запаса Евдокия Яковлевна Рачкевич. Вот об этой женщине, которую называли матерью двухсот дочерей, я и хочу рассказать.
В 30-е годы ее, первую женщину-комиссара молодой советской республики, называли синим чулком - за то, что сторонилась мужчин, не имела семьи. Ее жизнь принадлежала только партии. С началом Великой Отечественной войны «железная» большевичка попросилась на фронт. Для 200 летчиц полка она стала «мамочкой» - заботливой, строгой, родной.
...Когда мы ближе познакомились, Евдокия Яковлевна, в то время уже немолодая, с сердечной болью поведала мне о своем горе, которое состояло в том, что она до сих пор ничего не знает о судьбе двадцати женщин-летчиц, не вернувшихся с боевого задания.
На фронте гибель каждой из них она переживала как потерю собственной дочери. Но более тяжелыми были ее страдания, когда летчиц зачисляли в категорию «без вести пропавший» - поскольку таких власти подозревали в предательстве, со всеми вытекающими последствиями.
После войны ей, комиссару, приходилось отвечать на письма-запросы родственников всех «без вести пропавших», вести переписку с разными лицами, военкоматами и учреждениями, но установить судьбу ни одной из двадцати летчиц не удавалось.
«Что же мне делать? - спрашивала она меня. - Как жить, если о дочерях ничего не знаю?..» Помню, она часто читала стихи, написанные кем-то из девчонок-летчиц:

И каждый раз -
ночная неизвестность
Подстерегала нас
сквозь дым и пелену.
Какое мужество,
какая беззаветность -
Быть в воздухе мишенью
всю войну.
Враг называл нас
«ведьмами ночными»,
А сам трусливо небо озирал,
Когда фашистам наносили мы
Безпощадный бомбовый удар.

После войны Евдокия Рачкевич жила в Москве, в однокомнатной квартире. Часто болела. Была одинока, хотя ее постоянно приглашали на разные торжественные мероприятия и встречи. Мы с ней переписывались, часто звонили друг другу. И почти всегда она чуть ли не со слезами задавала один и тот же вопрос: «Где же мои доченьки?»
Примерно году в 1950-м раздался очередной звонок из Москвы. Евдокия Яковлевна радостным и решительным голосом сообщила: «Иду искать дочерей. К дальнему походу подготовилась: купила большой рюкзак, кеды, трость, насушила сухарей...»
Отговаривать ее было безполезно. «Евдокия Яковлевна, я буду о вас молиться»,- только и сказала я.
«Молись, пожалуйста, молись»,- ответила она.
«Родители у меня верующие и я - крещеная», - вспомнились сказанные однажды ей слова.
...Более 1200 километров прошагала она на больных, опухших ногах. В станицах она стучалась в крайний дом, рассказывала, с какой целью пришла, затем собирались люди и начинались совместные поиски. Так обошла она весь юг Российской Федерации, побывала в каждом поселении, где в годы войны хотя бы несколько дней квартировал полк.
В одной из станиц ее пригласили в дом, в котором на печной трубе лежали документы двух летчиц ее полка. Местные жители рассказали, как весной 1943 года увидели далеко за станицей дымный след упавшего самолета. Прячась от немцев, к нему по прошлогоднему бурьяну поползли две девочки-подростка. Рядом с развалившимся ПО-2 они обнаружили полусгоревшие тела девушек-пилотов. Вынули из комбинезона документы и отдали их своим родителям. После войны эти документы местные советские власти почему-то отказались принять - так и пролежали они на печной трубе.
На два месяца растянулся второй, теперь уже трудовой и нравственный подвиг комиссара Рачкевич. Она нисколько не жалела себя, выполняя, по сути, вторую заповедь Божию: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». За решимость исполнить этот труд Господь сполна дал ей силы, терпение, послал нужных людей - и нашлись документы всех без вести пропавших летчиц! Были также найдены и захоронения пилотов.
В то, что совершила Рачкевич, поначалу не поверили даже в Министерстве обороны и в Центральном Комитете ветеранов войны.
Евдокия Рачкевич же справедливо считала, что произошло настоящее чудо. Ее атеистическое мировоззрение сильно поколебалось. Меня же эта история укрепила в мысли, что Господь помогает и неверующим, если труды их духовно возвышенны, направлены на благо ближним, безкорыстны.
«Теперь я могу спокойно умереть, - радостно говорила Евдокия Яковлевна. -Дочери найдены, совесть больше не мучает меня».
Потом были торжественные мероприятия - захоронение останков летчиц в братских могилах, установка обелисков, увековечивание памяти героев на их малой родине.
Прошли годы. Незадолго до смерти Евдокия Яковлевна, как мне показалось, пришла к вере, вот только открыться не смогла. Это, кстати, свойственно многим людям старшего поколения.
Умерла Евдокия Рачкевич на Рождество Христово - 7 ян-варя 1979 года. Похоронили ее в парадной форме на Теплостановском кладбище Москвы. В почетном карауле у ее гроба в Доме Советской армии стояли полковники и генералы.

«Ты Михаил - и я Михаил»

О том, что в годы Великой Отечественной войны Бог по молитвам родных и близких спасал от явной смерти бойцов, верующие не сомневались никогда, официально же об этом стали сообщать совсем недавно. Расскажу одну такую удивительную историю, о которой до сих пор знают очень немногие.
Весной 1985 года по приглашению областного Совета ветеранов войны в Куйбышев приехал Герой Советского Союза, в прошлом военный летчик Михаил Петрович Девятаев.
Имя этого человека сразу после войны стало легендарным. Кратко история его подвига такова. 13 июля 1944 года истребитель Девятаева в воздушном бою под Львовом был сбит. Летчик оказался в немецком плену. В конце 1944 года Девятаева вместе с другими военнопленными немцы переправили на остров Узедом, где находился сверхсекретный испытательный центр. 8 февраля 1945 года 10 советских военнопленных захватили немецкий бомбардировщик и совершили на нем побег. Пилотировал самолет Девятаев.
Я хорошо запомнила встречу с Девятаевым в феврале 1945 года. В то время шли тяжелые бои, и 28-летний летчик ездил по фронтам, выступал перед бойцами. Его рассказ о побеге из плена, по замыслу командования, должен был поднять боевой дух войск. Приехал Михаил Девятаев и в наш полк. Узнав, что до войны он работал помощником капитана баркаса на Волге, я подошла к нему и сказала: «Михаил, так ты же мой брат!» «А ты - моя сестренка», - весело ответил он. Так состоялось наше короткое знакомство.
После войны Михаил Петрович работал в Казанском речном порту капитаном пассажирских судов. В 1957 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Потом вышла его книга «Побег из ада».
Будучи на пенсии, Девятаев много ездил по городам Советского Союза, рассказывал о своем боевом пути, но больше о том, как совершил побег из немецкого плена.
Конечно, военные летчики понимали: то, что совершил Девятаев - на грани фантастики, чудо из чудес. Профессионалы не могли взять в толк: как советский летчик-истребитель, впервые оказавшись в кабине новейшего тяжелого бомбардировщика «Хенкель-111», сумел за считанные секунды (!) разобраться в системах его управления, запустить двигатели, взлететь и совершить посадку. Он один выполнил работу экипажа из пяти человек.
Этот вопрос интересовал и меня, в прошлом старшину подъемного состава, поэтому выступление Михаила Петровича в клубе «Строитель» слушала очень внимательно. Обратила внимание на то, что он как бы вскользь с благодарностью вспоминает какого-то Михаила.
Так вышло, что после официальной встречи у нас получился очень откровенный разговор. Я напомнила ему о нашей встрече на фронте. Михаил Петрович, видимо, почувствовал ко мне доверие, а потому решился открыть «тайну, которая не дает ему покоя».
В историю своего побега из плена, о которой знала вся страна, он тут же внес «существенные коррективы». Они состояли в том, что с момента приземления на парашюте в немецком тылу рядом с ним появился... Ангел, который вместо приветствия произнес: «Ты Михаил - и я Михаил». Эти ободряющие слова Ангел потом произносил при каждой их встрече.
Ангел был с ним в Кляйнкенигсбергском концлагере, а затем в концентрационном лагере Заксенхаузен. Ангел сопровождал его на пароме, когда Девятаева вместе с 500 заключенными немцы везли на остров Узедом, в концлагерь Пенемюнде. На этом острове размещалась «Испытательная станция военно-воздушных сил», аэродром, стартовые площадки ракет ФАУ-1 и ФАУ-2, катапульта для управляемых ракет, а самое главное - заводские корпуса, в которых готовилось новое сверхмощное оружие Германии. Пленные с этого острова не возвращались, а привозили их сюда для выполнения тяжелых работ.
Именно Ангел внушил ему мысль бежать на немецком самолете из плена. «Ты Михаил - и я Михаил», - решительно произнес Небожитель. И как только Девятаев сердцем поверил в «возможность невозможного», события начали стремительно развиваться.
Несколько раз военнопленных направляли на уборку снега вокруг ангара, в котором находился новейший двухмоторный модернизированный бомбардировщик «Хенкель-111» - самолет командира авиачасти. Девятаеву удалось даже несколько раз приблизиться к стенду, на котором были отражены тактико-технические параметры бомбардировщика, оборудованного локатором. Многое из увиденного осталось в памяти. На работы их сопровождал вахтман - флегматичный немец, который часто сидя дремал, зажав между колен автомат.
«Если раньше Ангел являлся мне эпизодически, то 8 февраля, в день побега, он был постоянно рядом»,- рассказывал Девятаев.
...Когда десять советских военнопленных, пристукнув вахтмана-конвоира, подбежали к бомбардировщику, открыть дверцу кабины пилотов они не смогли - она оказалась закрытой на ключ. «Все пропало!» - в отчаянии подумал Девятаев, но Ангел решительно произнес: «Ты Михаил - и я Михаил!»
«С какого-то момента члены «экипажа» уже работали с молниеносной быстротой, как заправские авиаторы, хотя никто из них до этого и близко не бывал около самолета»,- писал Девятаев в своей книге «Побег из ада».
Уже были сняты струбцины с элеронов и рулей, убраны колодки из-под шасси, включены тумблеры, но приборы... молчали. «Нужен вспомогательный аккумулятор для запуска моторов»,- принял Девятаев от Ангела мысль. Тут же рядом на земле оказалась аккумуляторная тележка, силовой кабель которой кто-то из «экипажа» уверенно подключил к бортовой электросети.
Теперь от Ангела следовали одна за другой четкие, понятные советы-команды. И вот запущен правый двигатель, затем левый. Самолет вырывается из ангара к взлетно-посадочной полосе, на которую в это время садятся немецкие истребители. Секунда ожидания - а затем бомбардировщик пытается взлететь. Первый раз неудачно. Ангел успокаивает и снова спокойно объясняет, руководит, одновременно пресекает панические настроения «экипажа». Кстати, никто, кроме Девятаева, Ангела не видел.
Вдогонку взлетевшему бомбардировщику устремились истребители, но «Хенкель» успел уйти в облака. Потом самолет пролетел над конвоем немецких кораблей, а через два часа приблизился к линии фронта. Советские зенитные батареи открыли по нему огонь, и снаряд пробил крыло самолета, осколками была продырявлена кабина пилотов. Миновав шквал заградительного огня, бомбардировщик приземлился в тылу советских войск. «Ты Михаил - и я Михаил!» - радостно произнес Ангел и уже более не являлся Девятаеву.
«Тебе помогал Архангел Михаил, твой Небесный покровитель!» - волнуясь, сказала я Девятаеву.
«Да, именно он,- утвердительно кивнул головой Михаил Петрович. - Вот и вся моя тайна»,- тихо, после некоторой паузы, добавил он.
Возьму на себя смелость утверждать, что Бог послал своего Архистратига - Предводителя сил Небесных - Архангела Михаила в помощь летчику Михаилу по молитвам его отца Петра Тимофеевича и матери Акулины Дмитриевны. Всю войну они молились Господу о спасении сына, тринадцатого в их семье.

Неюбилейная речь

Когда приближался юбилей - 50-летие Октября, были намечены грандиозные торжества. В Куйбышеве всем заводам, фабрикам, учреждениям, и, конечно же, школам были спущены из обкома КПСС особые указания.
Мне, как старшему завучу 105-й школы, было поручено провести мероприятие, «достойное великого Октября». На педагогическом совете школы было решено, что таким мероприятием будет поездка-поход по боевому пути героического 46-го женского Таманского авиационного полка, имя которого носила наша школа.
Но тут выяснилось, что необходимых средств для поездки на автобусе у нас нет. Помог Куйбышевский нефтеперерабатывающий завод: нашим старшеклассникам предоставили работу по разгрузке вагонов с фасонным кирпичом для крекинга. Заработанных денег как раз хватило на аренду большого автобуса и оплату труда двух водителей.
Группу школьников возглавила учительница-коммунист Нина Ефимовна Машкова, а помогали ей педагоги Нина Васильевна Лежнева и Бертолина Николаевна Лебедева. В поездку отправились учащиеся 7-9 классов - всего пятьдесят человек. Главная задача состояла в том, чтобы собрать дополнительный материал о героинях-летчицах для школьного музея боевой славы. И такой материал был собран. Наши старшеклассники нашли даже на прибрежном участке Азовского моря два автомата ППШ, несколько солдатских касок и патроны.
Тогда же и произошел тот памятный случай. В станице Пашковской на  могилу Героя Советского Союза Дуси Носаль наши подростки принесли полевые цветы. Вместе с ними к монументу подошел и наш водитель Павел Петрович Рошальский. Он сказал: «Прими, Дуся, цветы от бывшего узника Бухенвальдского концлагеря».
С той минуты дети уже не отходили от Павла Петровича, который охотно делился воспоминаниями о своем пребывании в концлагере. Вернувшись в Куйбышев, дети взахлеб рассказывали в школе «об открытии» ими интереснейшего человека - водителя городского АТК Павла Петровича Рошальского.
Когда мне вскоре пришлось выступать с докладом на конференции городов Поволжья, посвященной военно-патриотической работе школ, я также добрым словом вспомнила о Рошальском. Конференция проходила в окружном Доме офицеров, ее участниками были несколько сотен человек. Помню, не успела я закончить доклад, как услышала слова из президиума: «Слово предоставляется Рошальскому Павлу Петровичу».
Удивленный Рошальский медленно поднялся со своего места в зале, укоризненно посмотрел на меня и пошел к трибуне. А зал в это время бурно ему аплодировал. Смутившись еще больше, Павел Петрович долго откашливался, видно, собирался с мыслями.
Конечно, если бы выступление бывшего узника Бухенвальда было запланировано на конференции, ему бы заблаговременно подготовили «идейно выдержанный» доклад. Но пути Господни неисповедимы. То, что произошло в следующую минуту, было уже волею не человека, а Бога.
От волнения рассказ Рошальского состоял вперемежку из русских и украинских слов.
Он вспомнил начало войны, Брестскую крепость, где служил на военном аэродроме: « В субботу 21 июня вси наши ахвицеры уихалы до жинок, - волнуясь, заговорил он. - Ни одного ахвицера в казарме не було. На аэродроме стоялы только тры самолета в разобранном виде. Шасси валялись в стороне, фюзеляжи - в ангаре. И вот ночь. Вдруг гроза - удар за ударом. Потом яркий свет. Повылиталы окна. Я вскочил, успел надеть подштанники. И поняв, шо то вже война. После чого с гвинтивкою в руках выскочыв в окно, побежал на аэродром и забрався на стог сина. Решил отстреливаться до конца. Но тут он снова вдарыв. Сино запалилось, а я потеряв сознание...»
Зал притих. Рассказ Рошальского слушали с огромным напряжением. Люди впервые услышали о начале войны другую информацию. Почувствовав внимание зала, Павел Петрович приободрился. Но только он начал «обобщать», говорить о том, что в самый канун войны в Брестской крепости царила безпечность, как из-за стола президиума поднялся генерал-майор КГБ  в  запасе Б.  и  властно  произнес:   «Ваше  время, товарищ Рошальский, закончилось». Генерал Б. был в то время председателем собрания офицерской чести Приволжского военного округа.
Сердце мое сжалось от предчувствия беды. Но еще продолжались выступления участников конференции. По ее итогам меня даже наградили Почетной грамотой - так были оценены заслуги 105-й школы в военно-патриотическом воспитании учащихся.
Но едва конференция закончилась, ко мне подошла знакомая учительница и сказала: «Вас просят остаться». Когда зал опустел, к нам с Рошальским подошел генерал Б. и сказал: «За попытку срыва конференции, за провокацию и антисоветские высказывания вы задержаны».
«У вас есть санкция прокурора о задержании?» - поинтересовалась я. - «Вы задерживаетесь на 72 часа, после чего будете преданы суду»,- сухо заявил он.
«Господи, спаси нас и помилуй!» - прошептала я.
Генерал Б. тем временем направился в кабинет начальника Дома офицеров и стал названивать куда-то по начальству. Воспользовавшись моментом, Павел Петрович забежал в соседний кабинет и позвонил начальнику автотранспортной колонны, сообщив о нашем задержании.
«Господи, в чем же мы виноваты? - думала я. - Павел Петрович сказал правду, и я как фронтовик полностью подтверждаю его слова».
Потом генерал с видом победителя ходил по вестибюлю, ожидая, когда приедут конвоиры, чтобы препроводить нас в кутузку. Так прошло около часа. Все это время я молилась Господу, Пресвятой Богородице, призывала Их встать на нашу защиту.
Неожиданно дверь распахнулась, и в сопровождении нескольких человек к нам подошел второй секретарь обкома партии. Перебивая генерала-запасника, он сказал: «Освободить немедленно. Рошальский член райкома партии Кировского района». И уже неофициально добавил: «Павел Петрович - друг нашего первого секретаря обкома».
Перед нами извинились. «Допущена ошибка», - кратко объяснили мне и Рошальскому.
«Господи, благодарю Тебя!»- вырвалось у меня.

На снимках: монахиня Лукина; боевые подруги. Слева - Евдокия Рачкевич; Герой Советского Союза Михаил Девятаев.

Благовест