Командир красных Максим угрюмо ехал на коне впереди отряда. Рядом устало плелась лошадь его друга и комис-сара Веньки Рабиновича. Максим был бравым командиром и прославился на полях Гражданской войны, но тут его от-ряду было приказано ездить по деревням и реквизировать церковные ценности. Максим возмутился, но в Совнаркоме области надавили на его революционную сознательность.

Честно говоря, красный командир не особо притеснял сельчан, изымая оклады с икон, церковную утварь и другие ценности. Везде находились активисты, которые помогали быстро справиться с работой. Священники и сельчане плака-ли, когда отряд Максима покидал село. «Что эти слёзы по сравнению с тем голодом, который разразился на другом кон-це России?» – думал он.

Покровка было последним селом, куда его отряду нужно было заехать.

Пожилой священник – отец Серафим – открыл двери храма. Посредине пол был застелен чистой белой тканью, на которой лежало всё, что могло представлять хоть какую-то ценность для Советской власти.

Максим ухмыльнулся и приказал солдатам, составляя подробную опись, собирать всё в ящики. Пока солдаты зани-мались делом, Максим и Венька ходили по храму и равнодушно рассматривали иконы. Многие из них выглядели без окладов сиротливо – на доске был прорисован лишь лик и благословляющая рука, всё остальное было черно.

Отец Серафим одиноко сидел в углу на скамейке и горестно наблюдал за происходящим, перебирая в руках чётки.
Дойдя до Царских врат, Максим постоял, осматривая их, после некоторых раздумий толкнул. Врата раскрылись. Он, оглянувшись на Веньку, вошёл в алтарь. Отец Серафим только тяжело вздохнул.

– А это что такое? – вдруг из алтаря донёсся зычный голос Максима.

Отец Серафим непонимающе встрепенулся.

Из алтаря появился Максим и Венька, в руках которого была чаша для Причастия, лжица, копие и прочие богослу-жебные вещи.

– Это, – тихо ответил отец Серафим, – для службы надо, завтра наш храмовый праздник… Покров, … мы себе са-мые простенькие оставили…

– Не положено! – отрезал Максим. – Сказано всё, значит всё.

– А как же праздник?! – в дверях храма стоял десятилетний Миша, помогавший батюшке в алтаре, в его глазах уже наворачивались слёзы.

– Бога нет. Так сказал наш вождь товарищ Ленин. Это всё пережитки. А пережиткам служить неча. Так и передай всем…. А ну, цыц, без сопливых скользко! – и Максим сделал вид, что потянулся к нагану.

Мальчик исчез.

Красноармейцы, закончив работу по изъятию, решили заночевать в селе, чтобы завтра поутру отправиться в об-ласть. Был выбран крепкий амбар, где были заперты все собранные ценности, и выставлен часовой.

Весть о том, что завтра праздничной службы не будет, вмиг облетела всё село…

Отец Серафим всегда вставал очень рано, и этот день не был исключением. «Пойду, вычитаю, то, что можно, в хра-ме приберусь после иродов этих», – горько подумал священник.

В церкви священник горестно посмотрел по сторонам, взял веник и направился к алтарю. Войдя в него, отец Сера-фим остолбенел. На своих местах, как и положено, стояли чаша для Причастия и остальные богослужебные предметы – самые красивые и ценные из всего того, что вчера было конфисковано. Они как будто бы ожидали, когда начнётся служба.

Отец Серафим подошел и потрогал - не мираж ли это? Нет. Вся утварь была настоящей.

В алтарь заглянул Миша. Отец Серафим оглянулся и почему-то зашептал:

– Миша, быстро буди народ, только тихо, – будет служба! Через полчаса начинаю. Все будут причащаться!

Через двадцать-тридцать минут обеспокоенные жители села собрались в храме, но, увидев, как отец Серафим пра-вит службу, успокоились и начали молиться…

Максим проснулся поздно. Нехотя вышел во двор, умылся. После завтрака дал команду отряду быть готовым к вы-ступлению через час. Когда открыли двери амбара, где хранились конфискованные церковные ценности, у Максима от негодования перекосилось лицо – один из ящиков был открыт и наполовину пуст.

– Кто стоял на часах? – заорал командир.

Часовой попятился и залепетал, что он только что сменился. На крик из хаты выскочил Венька. Максим взял себя в руки и прошёл в амбар. Небольшое окошко под крышей было открыто…

Когда отец Серафим начал читать отпуст, дверь в храм с треском растворилась. В проёме встал пулемёт «Максим». В церковь медленно вошли красный командир и комиссар. Народ испуганно начал пятиться и сгрудился у правой стены храма. Отец Серафим, дочитав отпуст, спустился к верующим. Так и встал в полном облачении и крестом в руках, тихо шепча: «… покрый нас честным Твоим Покровом и избави нас от всякаго зла, молящи Сына Твоего, Христа Бога наше-го, спасти души наша».

– Ну? Кто посмел воровать у Советской власти? – спросил громко Максим.

Присутствующие молчали. Командир красных молча и медленно окинул всех тяжёлым и угрюмым взглядом, за-держиваясь недолго на каждом отдельно. Люди с тревогой и опаской смотрели на Максима, отводили глаза.

– Пулемёт сюда! – скомандовал он.

Красноармейцы быстро втащили в храм второй пулемёт и установили напротив верующих.

– Я повторяю свой вопрос, – медленно, произнося каждое слово, начал Максим, – Кто вор? … Считаю до трёх, … раз,… два…

– Я, – ответил отец Серафим и сделал шаг вперёд.

Максим скептически окинул священника взглядом и сказал:

– Очень хорошо, один есть… Однако сам бы ты не справился… Кто ещё?

Повисла тишина.

– Считаю до трёх…

– Я, – раздался голос алтарника Миши.

В углу около правого клироса послышалось женское причитание. «Мать, наверное», – подумал Максим.

– Замечательно! Ещё кто?

– Я.

Из народа выступил вперёд сгорбленный восьмидесятилетний старик – дед Потап, под руку его поддерживала ста-рушка – его жена Елена.

– И я, – добавила старушка.
– Что же ты старый делал? – удивился Венька.
– Я на стрёме стоял, – прошамкал старик.
– И я стояла, – добавила старушка.

Вдруг верующие оживились:

– И я был, … я тоже, … и я, …и я, … я, … я, … я…

– А ну, тихо! – заорал Максим. – Что же вы у амбара ночью всем селом делали?

– Молились! – выкрикнул кто-то из толпы. – Ко Пресвятой Богородице…

Максим обвёл верующих угрюмым взглядом. На него смотрели сотни спокойных и уверенных глаз. Они не боялись. Уже не боялись. И тут Максим – доблестный красный командир, прославленный в боях с белыми, первым шедший в атаку, вдруг оробел. Что-то там внутри оборвалось. Он почувствовал, правда не на его стороне. Максим отвёл взгляд от людей и посмотрел на икону Божьей Матери у Царских врат. Через несколько секунд он от неё отвернулся, но отец Серафим увидел, вернее, почувствовал, что что-то еле уловимо в глубине глаз красного командира изменилось, что-то дрогнуло.

Максим повернулся к красноармейцам и закричал:

– Живо все на улицу.

Резко повернулся и пошёл на выход.

– Я не понял…, – несмело и удивлённо запротестовал Венька.

Максим обернулся и зло рявкнул:

– Я сказал всем!

Когда красные покинули храм, первым опомнился отец Серафим и начал благодарственный молебен. По его лицу текли слёзы …

А Максим в этот день первый раз в своей жизни напился до беспамятства: внутренняя вера в то, что он поступал и поступает правильно, пропала…
 
 

Омилия