Медаль «За доблестный труд в годы Великой отечественной войны» я, батюшка, получила двенадцати лет от роду. А трудиться начала вообще с восьми лет. Мама как cлегла в 1942 году, так, почитай, до победы и не вставала, а нас у неё было трое.
И осталось от того времени в памяти неистребимое чувство голода. Есть хотелось всегда. И не только нам. Сейчас если говорят о голоде, то принято вспоминать блокаду Ленинграда. В войну наша семья жила в Нижегородской области, но из всех детей выжила только я одна. Шестилетний Коленька, тот сразу как мама слегла, ослабел. Молча ляжет и лежит. Однажды утром мальчик вовсе не проснулся.
Мама встанет пытается приготовить, чем-нибудь нас накормить, а чем? Другие хозяйки, те в лес пойдут, хоть что-нибудь да принесут. А у нас мама болеет. Жалела я её, сил нет как жалела. Она прежде в колхозе работала, так я вместо неё работать пошла. Потому я весь сельский труд знаю. У меня до сих пор бумага дома лежит. За весну по осень 1942 года я, восьмилетний ребёнок, заработала шестьдесят шесть трудодней. Только это не помогло спасти мою старшую сестру. Она тоже слегла от недоедания и пролежала вместе с мамой полтора года.
Мне приходилось ухаживать за ними обеими. Наконец, в 1944 году умерла моя сестра, она была старше меня на два с половиной года. Помню её последние слова:
- Мама, это хорошо, теперь тебе станет легче.
Я тебе, батюшка, страшное скажу. Раньше никому об этом не говорила. У нас в деревне, и не только у нас, дети не выдерживали, и от такой жизни, порою, накладывали на себя руки.
Ещё в мамины обязанности входило передавать в район сводку. У нас в деревне телефона не было, а в соседнем большом селе связь была. Вот раз в три дня я получала, исписанный цифрами листок бумаги и шла пять километров через лес в соседнее село.
Мне в пальтишко с левой стороны пришили внутренний карман, и когда я получала сводку, то прятала её в этот карман и шла. Всякий раз председатель, что передавал мне сводку, напоминал:
- Вот, Шура, вручаю тебе секретный документ. С этой минуты ты что тот боец на фронте, головой отвечаешь за его сохранность. Не смотри, что мы в тылу, враг никогда не дремлет. Так что, Александра, предупреждаю, за утрату документа ответишь по всем законам военного времени.
Ой, батюшка, - вздыхает Александра Серафимовна, - представь. Я голодный восьмилетний ребёнок одна зимой иду через лес туда пять километров и пять километров обратно. Иду, а волки воют. Во время войны их в наших местах расплодилось тьма тьмущая. Ещё мне всякий раз предстояло проходить через кладбище туда, а потом и обратно. Волки, покойники, шпионы что хотят отобрать у меня секретный документ.
Мама меня учила: «Ты, дочка, главное не бойся. Если страшно станет, молись и крестись, обязательно крестись, да почаще. И мы с твоей сестрой за тебя молиться будем». Перекрестит и заплачет. «Возвращайся, деточка, на тебя одну у нас вся надежда. Теперь ты наша кормилица».
Иду, плачу, молюсь. Больно уж я маму жалела. Сестру тоже жалела, но не так.
Отец Филипп знал, что Александра Серафимовна потом уже после войны долгое время не рожала. Может даже по причине такого трудного детства и не получалось у неё с детьми. Наконец, уже в преклонных годах Господь даровал ей сына. Сын появился, а кормилец, тот был много старше Александры Серафимовны, фронтовик, вскорости сам преставился. Растила сыночка одна. Хороший юноша вырос, надёжный. Мамина гордость и опора на старости лет.
Сам, без чьих-то советов, пришёл к вере в Бога, и даже поступил учиться в Москву в богословский институт. Работал электриком, однажды их бригада отправилась на ликвидацию аварии. Больше Александра Серафимовна живым его не видела.
- Мечтала, батюшкой станет. Внуков мне нарожают, а я бы им с матушкой помогала.
После похорон легла на диван и лежу, сил нет подняться. Сама себя видела воздушным шариком. Его прокололи, а он вместо того, чтобы лопнуть, сдулся. В тряпочку превратился и лежит. Так и я, день пролежала, другой, пятый.
Потом говорю себе, всё, хватит лежать. Вставай и иди к детям. Без них тебе не выжить. Наверно закалка моя военная не дала мне тогда самой умереть.
Взяли меня в детский дом ночным дежурным. Зарплата, конечно, там крошечная, но не в деньгах суть, я ведь ветеран трудового фронта, всю жизнь на севере прожила, пенсия у меня приличная. Деньги у меня есть, у меня внуков нет.
Отец Филипп знает, в детском доме ребятишки бедовые, многие на них жалуются.
- А я им сразу сказала. Я такая же, как вы. Вы одинокие, и я одинокая. Давайте так, я вас буду любить, а вы меня. И они согласились. Только я им одно единственное поставила условие – никогда не ругаться матом.
- И что же, послушались?
- Во всяком случае, при мне не ругаются. Они ведь почему бедовые, из-за нелюбви, батюшка. Ребёнку мама нужна, а её нет. Ему говорят, твоя мама тебя бросила и ушла, а он не верит. Говорит, это неправда. Моя мама самая хорошая, и она меня любит. Все как один так говорят.
Я на работе-то почти не сплю, годы уже такие, может и хотелось бы прикорнуть, а не получается. Приляжешь на диванчике, слышишь, идёт. А у меня дверь нараспашку. Заглянет к тебе:
- Баб Шура, ты не спишь?
- Нет, голубчик, заходи.
Сядет рядом, прижмётся.
- Баб Шура, а хочешь, я тебе мамку мою покажу?
Это у них уже самая высшая степень доверия. Маму показать.
- Конечно, показывай, говорю.
- А ты никому не расскажешь?
- Да Бог с тобой, кому же я стану рассказывать?
- Тогда гляди, - и протянет мне фотографию, вырезанную из какого-нибудь журнала, наподобие «Телепрограммы на неделю». Там часто печатают репортажи из жизни известных актёров. И фотографий много.
- Вот, баб Шура, видишь, какая она у меня красивая? А какой у нас с ней замечательный дом! С бассейном.
Просто её заколдовал злой колдун, и она обо мне забыла. Но она всё равно меня любит. Я когда вырасту, обязательно её найду. Обязательно. Поцелую её, и она меня вспомнит.
Так и сидим обнявшись, одну ночь с одним, в следующую, глядишь, другой подойдёт. А то и заснёт рядом со мною, особенно, если он ещё маленький.
Ладно, пойду я, батюшка. Подремлю маленько, и на работу.
Она берётся за ручку тележки с колёсиками, намериваясь катить её дальше к подъезду. В тележке сумка, с несколькими пятилитровыми канистрами, наполненными водой из родника.
- Александра Серафимовна, давай помогу занести воду к тебе на этаж. Что ты на меня так удивлённо смотришь? Я ведь не только батюшка, я ещё и мужик, и вполне могу помочь.
Тётя Шура категорически отказывается:
- Вот ещё! Старуху нашёл! И сама справлюсь. – Хватает тележку. Катит за собой. Потом останавливается и кричит вслед отцу Филиппу:
- Батюшка, ты это, если помощь понадобиться обращайся! Помогу!

Блог о.Александра