Умер близкий мне человек. Чтобы быть близким, по большому счёту, достаточно просто принадлежать одному поколению. Но с ним мы были не только современниками, он приходил в наш храм. Последние два года особенно часто. Тогда он уже болел, только причину его болезни толком понять никто не мог. Он увлекался историей, в том числе и христианства. Много читал и очень любил стихи. Мне казалось, дай ему волю, он будет читать наизусть часами.
Приходил на службы, но долго не стоял. Брал штук двадцать самых больших свечей и шёл расставлять на все подсвечники.
Я мало что о нём знал, по большому счёту о том кем он был и как жил, мне рассказали потом. Причём очень поверхностно, хотя и этих отрывочных фактов достаточно, чтобы представить себе что это была за личность.
На сороковой день мы с его женой, не люблю слово «вдова», сидели у нас в трапезной. Она решила поехать в Покровский монастырь к Матроне Московской и пришла за благословением.
- В нём совсем не было страха. В любой ситуации сохранял самообладание и всегда был готов дать отпор. Вырос он в деревне. В их местах ещё сохранялись обычаи на праздники сходиться стенка на стенку. По условию, проигравшие досыта угощают победителей.
Однажды мужики из их села, испугавшись многочисленности противника, бежали с условного места. А он не побежал. Встали с другом вдвоём, спина к спине. Тех пятьдесят, а этих двое. Решили, лучше смерть, чем позор. Так те из уважения весь вечер за свой счёт угощали обоих друзей.
Такой он был. Сыновей любил до самозабвения. И в тоже время учил: «Если мой сын геройски ляжет в бою, я, конечно, заплачу, но всю оставшуюся жизнь буду им гордиться. Если мой сын станет трусом, мне будет горько и стыдно, и тоже на всю оставшуюся жизнь».
В нём было много мальчишеского, что ли, мушкетёрского. Отслужив в армии, в начале девяностых молодой десантник вернулся уже в другую страну. И он её не узнал. Стал искать себя в новом мире, а нашёл среди братков.
- Знаю, - продолжает Маша, - он отсидел один срок на зоне. В это время он много читал, там же научился понимать поэзию. Кстати, сел за другого человека, взяв на себя его вину.
В его дела я никогда не лезла, и чем он на самом деле занимался, не интересовалась. Он был много старше меня, и часто относился ко мне как к ребёнку. Если я его о чём-нибудь спрашивала, нередко отшучивался, превращая ответ на мой вопрос в забавную шутку.
Лет десять назад мой Гена с приятелем ехали по незнакомой местности и заплутали. Места глухие, ни хутора тебе, ни деревни. Хоть бы какой-нибудь человек на встречу, или машина. Долго они так плутали и неожиданно оказались прямо перед монастырскими воротами. Остановились и пошли спросить дорогу. По царящей вокруг разрухе было понятно, что монастырь ещё только начинал восстанавливаться.
Входят они на территорию, по дорожке им навстречу идёт человек неопределённого возраста с редкой бородой и длинными волосами. Идёт и толкает перед собою тележку.
Поздоровались, и Гена спросил у него дорогу. Тот объяснил и предлагает:
- Вы есть хотите? У нас сейчас как раз время обеда. Смотрите, здесь километров на пятьдесят по всей округе ни одной кафешки не найдёте.
Отказываться не стали, вместе с несколькими монахами и трудниками поели нехитрой монастырское еды. На удивление, очень вкусной. Ближе познакомились с человеком, встретившим их в монастыре. Оказалось, что его имя отец Николай и он бывший офицер спецназа ГРУ. Воевал в горячих точках, потом в банке работал. А в монастыре оказался, потому что всю жизнь искал истину.
О себе рассказал, потом и говорит ребятам:
- Вы, я вижу, тоже не учителями начальных классов работаете.
Те переглянулись:
- Ну, да, не учителями, конечно…
Так познакомились, и при оказии стали наведываться в тот уединённый монастырь. А спустя какое-то время отец Николай свозил друзей к своему духовному отцу в Беларусь. Его батюшка подвязался там в каком-то скиту, устроенном на берегу озера. Генка всё потом рассказывал:
- Ты фильм «Остров» смотрел? Вот, этот старчик съёмочную бригаду и консультировал.
Там у старца Гена впервые исповедался.
С той поры он и у нас в храме стал чаще бывать. Но на службах не стоял, свечи поставит и уйдёт, наверно людей стеснялся. А когда заболел, тогда стал приходить чаще.
Как-то вижу его, высокого болезненно исхудавшего, пиджак на нём висит точно на вешалке. Шагает по дорожке к храму, счастливо улыбается, и обеими руками держит перед собою что-то, завёрнутое в полотенце.
- Донёс, батюшка! Ты бы знал, как она мне руки жжёт.
Разворачивает полотенце, в нём образ святителя Николая в жёлтом металлическом окладе.
- Эту икону ещё в тридцатые годы одному моему родственнику священник подарил. Большевики у верующих храм отобрали и решили его взорвать, потому народ и разбирал святыни по домам.
Представляешь, за свою историю икона дважды побывала в горящем доме. Дома сгорали полностью, а икона осталась невредима. Тётка в Москве умерла, и всё имущество отписала мне в наследство. Тётка верующей была, может, потому и отписала, что никто этой иконой кроме меня не интересовался.
Я поехал, посмотрел. И думаю, зачем мне эта квартира? Наверняка кто-то из внуков на неё уже глаз положил. Будут потом меня московские родственники ненавидеть, да в спину плевать. Пускай она им достаётся. А икону я заберу себе. А лучше всего верну её в церковь. Была же когда-то она в храме, пусть в храм и возвращается.
Завернул икону в полотенце и домой поехал. Еду, и вдруг у меня где-то там в голове раздаётся незнакомый прежде голос:
- Ты что сдурел? Знаешь, сколько она стоит? А ты в храм её хочешь отдать. Бегом в комиссионку, и нечего тут играть в благородство.
Представляешь, я от московской квартиры отказался, а тут такое вот гадкое подленькое крысятничество. Но мне хватило сил задавить в себе этот голос, и вот я здесь. Пока не передумал, возьми, пусть образ будет в храме.
Неделю спустя Геннадий пришёл на литургию. На исповеди каялся искренне, себя не выгораживал и не щадил. Причастился. Я хотел его соборовать, но Гена, извинившись, отказался. У него больше не было сил.

Его друзья нашли меня в трапезной, и сразу огорошили вестью.
- Гена умер.
Мы, как могли, пытались его спасти. Не вышло. Оказалось, у него был перелом ноги. Всего-то на всего перелом! Множество врачей смотрели снимки и ничего не обнаружили. Представляете? Как такое может быть? Человек совсем обессилил. Мы находили лучших специалистов, платили деньги. Наконец, уже в бессознательном состоянии мы привезли его в московскую клинику.
Вышел рядовой врач, не светило какое-нибудь, глянул на Генку и говорит:
- Я его не приму. Срочно везите в инфекционное отделение. Вы что не видите, у него же менингит.
Я его на руках нёс. Вы же его помните, здоровяк, под два метра ростом, а высох и стал лёгким как ребёнок.
Знаете, я не пойму, он себя как-то странно вёл. Мы договаривались с корифеями медицины, что те проверят Гену от и до. Назначали встречу, а он не ехал. Обманывал, говорил, будто ездил, а на самом деле оставался дома. Такое впечатление, будто он не хотел лечиться.
В больнице у него проверили иммунитет, а он нулевой. Врач удивляется:
- Непонятно, как он всё это время жил?
Мы за лекарства платили немыслимые цены. Гена пришёл в себя и даже попросил есть. Но, увы.

Пока мы договаривались о времени завтрашнего отпевания, раздался звонок и я услышал, что тело сегодня привезут из столицы и на ночь оставят в морге.
- Знаете, не надо в морг. На ночь поставим его к нам в летний храм. Там холодно. Пусть эту ночь он проведёт в церкви.
Вечером сообщение, рано утром меня срочно вызывают в митрополию. Нужно ехать, но как быть с отпеванием? Не проводить в последний путь человека, уже находящегося в церкви? Разве такое возможно?
Набираю номер Машиного телефона:
- Маша, у меня форс-мажорные обстоятельства. Предлагаю отпевать сегодня поздно вечером.
- Батюшка, как скажете. Проблема только в Гениной сестре. Она сейчас летит в самолёте из Якутска и очень хочет присутствовать в церкви на отпевании. Если можно, давайте начнём в полночь.

Я никак не ожидал, что весть о ночном отпевании распространится так быстро, и о нём узнает так много людей. То и дело к храму подъезжали всё новые и новые автомобили. Из них выходили молодые крепкие коротко стриженные парни, и направлялись в летний храм.
Ночные службы всегда особенные, и отличаются от тех, что мы служим днём или даже вечером. Ночью земля погружается в состояние покоя. Тишина наполняет собою всё вокруг, проникая в каждую щёлочку и в каждый уголок.
Любой звук, даже тот что никак не обращает на себя внимания днём, ночью вырастает и живёт отдельной самостоятельной жизнью. Он становится весом, на него обращаешь внимание. Тем более если эти звуки рождаются под сводом храма, вполне способного вместить в себя дом размером в девять этажей.
Служил я нарочито медленно, хотел, чтобы сестра из Якутии всё-таки успела. В храме по стенам горели несколько лампадок. Для такого пространства это мало, но для отпевания большего и не требуется. Свет от горящих свечей не спасал положения, зато высвечивал лица. Я видел тех, кто стоял в храме, видел их глаза.
Перед прочтением разрешительной молитвы двери открылись, и в храм порывисто вошла женщина, высокая худощавая, средних лет в чёрной одежде. На голове такого же цвета платок. Остановившись у гроба, она не отрываясь смотрит на усопшего. К ней подходит Маша, обе женщины обнялись и заплакали. Я догадался, это сестра. Как хорошо, что она успела.
Потом я говорил проповедь. Рассказывал как мы познакомились с Геной, как он пришёл в храм, как всю жизнь искал истину. В такое смутное время трудно отыскать смысл жизни.
Говорил о простых человеческих чувствах, о дружбе, о настоящей любви. И, конечно же, о его иконе святителя Николая.
- Приходите, теперь этот образ будет лежать у нас в храме на аналое. Знайте, это дар, человека, сумевшего придти к покаянию.
Я говорил долго, меня никто, несмотря, что на улице ночь, не подгонял и не показывал пальцем на часы. Люди стояли, словно очарованные. А когда я, поблагодарив за совместную молитву, принялся собирать книги, они стали возвращаться в реальность. Как мне показалось, с сожалением.

Мы с Машей сидим за столом нашей трапезной:
- Батюшка, я раньше так боялась покойников. И Гену тоже. Тосковала по мужу, и одновременно со страхом прислушивалась в квартире к каждому шороху.
И буквально вот, перед сороковым днём, собрала детей в школу, отправила. Смотрю на часы, восемь утра. У меня выходной день, думаю, можно ещё немного поспать. Ложусь и вижу во сне Гену. Так явственно-явственно. Он стоит в большой длинной очереди. Мужчины, женщины. Все одеты в одинаковую одежду светло-коричневого цвета. Я увидела его и кричу:
- Гена, что ты здесь делаешь? Родной мой, пойдём домой!
Он смотрит на меня и виновато разводит руками, мол, никак не могу. Потом поворачивается к какой-то женщине и та согласно кивает. Гена подходит ко мне, и мы быстро уходим. Он улыбается. Ему очень хорошо.
- Посмотри, я совершенно здоров! У меня ничего не болит. И я счастлив, что ты снова рядом.
Мы подходим к нашему дому, я открываю дверь, а он остановился и дальше не идёт:
- Пойдём.
Он отрицательно машет головой.
- Время истекло. Мне дали только четыре часа.
Потом подошёл ко мне, обнял крепко-крепко. Он всегда меня так обнимал:
- Глупая. Не надо бояться тех, кто тебя любит.
Я проснулась с ощущением, будто его руки всё ещё продолжают меня обнимать. Посмотрела на часы, почти двенадцать.
Батюшка, я перестала бояться покойников. Нам только кажется, будто мы умираем. Это неправда, там нет мёртвых, там все живы.

Блог о.Александра