В прошлом столетии в самом конце шестидесятых папу перевели на новое место службы и наша семья переехала в город Гродно. Мне было всего девять лет. В наших домах, тогда ещё новеньких, всюду пахло краской, и выглядели они по-сиротски необжитыми. В Москве эти панельки сейчас уже во всю ломают, а в Гродно они, пожалуй, и нас переживут.
Это сейчас дома стоят, окружённые целыми дубравами, с деревьями что вымахали выше самих пятиэтажек, а тогда кругом было голо, ещё ничего не росло, даже кустов.
И вот первый общественный субботник. Откуда-то навезли много – много саженцев лиственных деревьев и в придачу к ним целый прицеп с лопатами. Взрослые копали ямки, а мы, дети, подносили саженцы и потом поливали их водой из вёдер.
Деревца договорились сажать густо с тем расчетом, что какие-то не примутся, а прижились практически все. Наверно тогда никто и не предполагал, что сорок лет спустя чья-то тогдашняя инициатива обернётся реальной проблемой.
В этом году, заехав домой, специально прошёлся по соседним дворам. Думаю, посмотрю, а там что творится? Оказалось, соседи самые большие деревья спилили, и теперь у них во дворах появилось множество столиков с чурбачками вместо сидений. А я эти деревья, в обхват толщиной, помнил их ещё тоненькими веточками. Зато у теперешней детворы раздолье для игр.
Вытянулись и деревца, посаженные совсем рядом с домами на крохотных газончиках для цветников, что специально разбивают под окнами, чтобы те цвели и радовали глаз. Много лет и у нас под окнами росла жёлтая алыча. Плодов она давала немного, а то что и рождалось, не успев пожелтеть, обрывалось детьми.
Квартира моих родителей находится на втором этаже, разросшаяся алыча с годами полностью закрыла собой окно на кухне. Старые люди редко выходят из дому, потому сидеть у окна и смотреть на улицу, это то немногое, что позволяет им не так остро ощущать своё одиночество.
Дело не в том, что мы, их дети и внуки, забыли наших старичков. Нет, просто из всех взрослых, что тогда сорок лет назад все вместе сажали во дворе эти саженцы, сегодня уже никого не осталось. Их поколения ушло. И лица тех, кого они видят из окошка, им ничего не говорят.
В году, когда маме исполнилось восемьдесят восемь лет, к родителям прибыла целая делегация от местного ЖЭКа и совета ветеранов. Заместитель директора вручил маме букетик красных гвоздик, тепло поздравил, а уходя поинтересовался:
- Уважаемая Зинаида Ивановна! Сегодня вы одна из старейших жительниц нашего микрорайона. И нам хочется сделать для вас что-то доброе. Как выразился наш директор, «преподнести подарок», а какой решать вам самой. Может, у вас есть какая-нибудь просьба или пожелание, пожалуйста, коллектив ЖЭКа готов превратиться в доброго волшебника и исполнить любую вашу посильную просьбу!
Мама подумала, посмотрела в окно и попросила:
- Если можно, уберите, пожалуйста, эту разросшуюся алычу, или хотя бы пусть ей обрежут ветки. Из-за неё мы не видим людей.
Заместитель начальника пообещал и делегация ушла. Но дерево не убрали. Правда пару месяцев спустя ей кто-то звонил и сообщил, что вопрос об обрезке разросшегося дерева уже занесён в план текущих мероприятий.
Так в ожидании прошёл год. Когда маме исполнилось восемьдесят девять лет, то поздравляла её очередная делегация во главе с самим директором ЖЭКа. Тот преподнёс имениннице скромный букетик красных гвоздик и тоже поинтересовался, что работники руководимого им предприятия могли бы сделать для одной из самых пожилых жительниц микрорайона.
Мама вновь посмотрела в окно:
- Пожалуйста, сделайте что-нибудь с этим деревом. Оно не даёт проникнуть солнцу.
- Как же! Мы обязательно, в ближайшие же дни всё и порешаем. Завтра же подадим заявку на разрешение спилить это дерево и внесём дополнительным пунктом в перспективный план текущих мероприятий. Как только получаем сверху добро, нанимаем бригаду лесорубов, и солнышко у вас на кухне будет светить целый день!
Весной к окну на кухне родительского дома прилетали птицы, они садились на алычу и пели свои брачные песни. Старики тоже садились с другой стороны окошка и чуть дыша, боясь пошевелиться, любовались на птичек. Однажды на дерево забрался кот и затаился среди ветвей.
- Улетайте! Улетайте скорее! – стучит по стеклу мама, - Вон он, серый разбойник! Затаился!
Птицы разлетелись, а кот так и остался дремать на ветке.
- Отец! Иди, посмотри, на этого кота. Он до того ленивый, что умудрился задрыхнуть во время охоты!
Слышится старческое шарканье ног, и на кухне, держась рукой за стенку, появляется папа. Прищурившись, он всматривается в окно. Увидел кота и улыбнулся:
- Вот видишь, мать, как хорошо, что у нас есть такое замечательное дерево. Думаю, не стоит его рубить. Пусть стоит, а птички будут петь нам песни. И кот заберётся, а как же, коты они хищники.
В этом году в день, когда моей маме исполнилось девяноста лет, радостный директор ЖЭКа вместе с букетиком красных революционных гвоздик вручил самому пожилому жителю микрорайона ещё и поздравительную открытку от главы областной администрации.
- Уважаемая наша Зинаида Ивановна! Будут ли у вас ещё какие-нибудь пожелания в наш адрес?
- Да, обязательно! У нас с супругом к вам огромная просьба, пожалуйста, не трогайте это дерево, что растёт у нас под окном. Пусть оно и дальше растёт.
Глава делегации внимательно смотрит на дерево, о чём-то размышляет, и потом выносит вердикт:
- Ладно! Пусть стоит! Вычеркиваем этот пункт из текущего перспективного плана.
Этим летом, навещая родителей, я зашёл на кухню и поразился, откуда столько света? Выглянул в окно. Так непривычно голо. И догадался, алычу спилили.
- Мама, алычу – таки спилили? Это кто же постарался? Неужто начальник ЖЭКа?! Но, он вроде обещал её не трогать?
- А он и не трогал. Это прапорщик Коля, сосед сверху. Зашёл к нам на кухню, посмотрел в окошко и сказал:
- Этак, оно скоро и мне свет закроет. Лучше убрать его сейчас, чем ждать пока оно станет ещё больше.
Пошёл в подвал, взял пилу и не медля спилил.
Меня тогда поразило как просто разрешилась, казалось бы, неразрешимая проблема, обставленная множеством условностей: заявок, справок, планов, разрешений. Всё устроилось всего лишь волевым решением соседа, прапорщика Коли.
Конечно, можно было звонить, требовать. Может, в конце концов, они бы и добились своего, но пустое место там, где ещё совсем недавно стояло дерево с их любимыми птичками и серым котом, само это место стало бы для них постоянным немым укором. А это совсем не тот опыт, что нужно приобретать в девяносто лет.
Не торопись. Время придёт, и своё ты получишь, если, конечно, оно предназначено именно тебе.
И вспомнил своего товарища рядового Анвара Гуламходжаева, толстого круглолицего узбека. Мы с ним служили в одном отделении, стояли рядом на плацу, и даже наши койки в казарме располагались рядом. Анвар много читал и очень любил пофилософствовать.
Как-то наше отделение получило классический армейский приказ – копать траншею от забора и до обеда. Вооружившись лопатами, мы уже было собрались приступить к работе, как вдруг наш сержант, неостепенившийся аспирант из Минска Лёша Мазок неожиданно приказал:
- Анвар! Изреки соответствующую обстановке народную восточную мудрость.
Анвар подумал, и устремив в небо короткий толстый палец торжественно, словно присягу, продекламировал:
- Я думаю, торопиться не надо!
Только произносил он эту фразу с характерным среднеазиатским акцентом, и получалось: «Тараписса не нада».
- Вот и я о том же, - соглашается сержант, и отделение плавно переходит к перекуру.

Находит меня наша староста, в тот момент я чем-то занимался в летнем храме:
- Батюшка, пойди сходи в зимний храм. Там… Платон. Ну, этот, ты его должен знать. Ну, Платон!
А, да. Конечно, Платон. В наших краях - один из самых преуспевающих бизнесменов. Только почему что он здесь, и что делает в храме? Церковь он прежде не жаловал, потому за помощью мы к нему не обращались. Я много о нём слышал, но никогда не видел.
Вместе с Ниной заходим в храм. Человек, лет пятидесяти, худощавый небольшого роста. Стоит на коленях, спиной к нам. Нина сочувственно кивает в его сторону и едва слышно шепчет:
- Бесы допекли. Неделю заснуть не может. Глаза закроет, они тут как тут. Рожи корчат, подмигивают, по имени зовут: «Наш ты, Платон, наш»!
Человек, стоящий на коленях перед иконостасом, резко поворачивается в нашу сторону. Смотрю в его уставшие от бессонницы, воспалённые красные глаза. В них страх. Мне его жалко. Подхожу, поднимаю с колен.
- Сейчас помолимся. Не бойтесь. Всё будет хорошо.
Прошёл в алтарь, взял большой требник и прочитал над Платоном молитву для тех, кто никак не может заснуть.
- Теперь ступайте домой и поспите. Отдохнёте возвращайтесь, и мы с вами поговорим.
Дня через три я вновь увидел Платона. Но это был уже совсем другой человек. Быстрый, решительный. Приехал он с незнакомым мне молодым человеком. Они ходили вокруг храма. Платон ему на что-то указывал, а молодой человек записывал себе в блокнот.
- Вот, здесь нужно будет поправить, и здесь. Потом, хорошо бы на входе положить новую плитку, только такую, чтобы зимой не скользила.
Завидев меня, Платон приветливо машет рукой:
- Батюшка, я вчера к иконописцам заезжал, - он назвал известную фамилию, - присмотрел пару икон. Хочу подарить храму, в благодарность. Выбирайте какую, я их обе на телефон сфотографировал. Вот эта у них стоит четыреста тысяч, а эту они готовы отдать нам за двести пятьдесят.
Я посмотрел. Хорошая работа и оклады соответствующие.
- Платон, простите, но нам эти иконы не нужны. Тем более, такие дорогие.
- Почему?!
- Чтобы такие иконы держать в деревенском храме, их по ночам с ружьём охранять надо. Нам чем проще, тем лучше. Вот, - я подвёл его к иконостасу летнего храма.
– Вы знаете, наш храм был разрушен. Мы восстанавливаем его уже двадцать лет. Многое сделано, что-то ещё предстоит. Нам в иконостас летнего храма нужно написать две иконы, Ильи Пророка и святителя Николая. Размером два с половиной метра на полтора. За одну художник просит пятьдесят тысяч, за другую – восемьдесят. Если поможете, мы вам будем очень благодарны. Только иконами займёмся потом.
Вижу, после молитвы вам стало легче. Но это только начало. Приходите на ближайшую воскресную службу, постойте в храме. Просто стойте и слушайте, клирос, священника, проповедь. Вам нужно готовиться к покаянию. Пускай не сразу, со временем, но без покаяния к вам снова вернётся страх. Тело лечится таблетками, а душа – покаянием.
- Хорошо, я обязательно об этом подумаю. Деньги на иконы я завтра же вам передам.
- Платон, спасибо за предложение, но за деньгами я приду к вам недели через две.
- Через две недели?
- Да. Сейчас вы испытываете состояние подъёма. Вам хорошо настолько, что даже появилось желание помогать храму. Только раньше вы этого никогда не делали. Завтра вы отдадите мне деньги, а послезавтра об этом пожалеете. И будет последнее хуже первого.
Две недели достаточный срок, чтобы вам разобраться в самом себе.
Сейчас понимаю, что поступил правильно. Через две недели Платон поставил условие, чтобы на «его иконах» было указано, что это именно он оплатил расходы на их написание. Мы согласились. Ещё через неделю он придрался к тому как пишет иконописец, а потом и вовсе перестал отвечать на звонки. В церкви он больше не появлялся.
К подобным поворотам в отношениях с людьми я отношусь спокойно. Храм принадлежит не мне, и настоятель в нём вовсе не я. Подлинный Настоятель на время доверил мне постоять здесь, в самом центре, но только в роли регулировщика, того который указывает идущим правильную дорогу, не больше. И Платон приходил вовсе не ко мне, а к Нему. И не я, а Он помог ему, отозвавшись на мою молитву.
Я предложил Платону путь, тот единственный, что поведёт к цели, но он отказался. Это его решение, а возможность отправится этой дороге представиться другому. Кому? Но это уже не мне решать.
Много лет назад к нашему храму прилепилась цыганка. Вполне себе обеспеченная, живущая по-европейски. Её муж, не цыган, мужчина видный оборотистый, занялся собственным бизнесом. Теперь ей не было нужды кому-то гадать, кого-то обманывать. Ольга, так звали цыганку, стала матерью, муж обеспечивал семью и, запретив ей заниматься прежним промыслом, требовал, чтобы та сидела дома и растила детей. А она почувствовала нестерпимую скуку.
Бывает же так. Выйдет женщина замуж, а быт и повседневная рутина заедают, хочется вернуться на прежнюю работу, быть востребованной, трудиться в коллективе. Её прежней работой было «ломать деньги».
Встанет такой человек где-нибудь на вокзале возле обменного пункта, и предлагает обменять твои денежки по более выгодному курсу. А при расчёте ты и не заметишь, как купюра, другая окажутся в рукаве «ломальщицы». Опомнишься, а кому предъявить претензию? Сам виноват, не надо жадничать.
Цыганка приходила в храм, молилась, приводила детей. Иногда они приходили всей семьёй. Я познакомился с её мужем и даже освятил их дом.
Однажды поздним осенним вечером муж приехал один. Взволнованный подошёл ко мне и потерянным голосом едва произнёс:
- Ольгу арестовали.
- Как арестовали?! Где?
- В Москве. «Ломала деньги» возле какого-то банка. Теперь сидит в сизо. Что делать, ума не приложу.
- Она же молилась, ходила в храм.
- Это моя вина. Я усадил её в четырёх стенах, а это не такая натура. Цыганка, ей воля нужна. Начала тайком ездить в столицу и вот, итог.
Я посоветовал ему приезжать в храм и молиться. За те полгода, которые Ольга провела в следственном изоляторе, он часто бывал на службах, несколько раз причащался. Я видел как человек молился, и как она ему дорога.
Ольгу судили и приговорили к пяти годам лишения свободы. Но адвокат добился пересмотра дела, учли наличие у подсудимой маленьких детей и отсрочили приговор до их совершеннолетия.
Помню как Ольга снова появилась в церкви. Несчастная, осунувшаяся, похудевшая.
- Это так страшно, батюшка. Полгода не видеть детей.
Она молчит, и потом неожиданно заявляет:
- Я развожусь с мужем, - и, в ответ на моё недоумение поясняет, - он мне изменял. Люди рассказали. И прошу твоего благословения на развод.
- Люди ей рассказали?! Изменяет! А они тебе не рассказали, как он приезжал сюда вечерами, как молился о тебе, как во всё винил самого себя. Нет, дорогая моя, так не бывает.
Моё тебе слово, никакого благословения на развод не будет. Не спеши и сперва во всём хорошенько разберись.
Она ушла, а вернувшись через неделю, сказала, что хочет очиститься и подготовиться к причастию. Я назначил ей время исповеди. Она покаялась.
- Ольга, ты должна простить всех, кто обидел тебя, и примириться с теми, кого обидела ты.
- Мне очень трудно это сделать.
- Другого пути нет.
- Я знаю.
Во время литургии, когда она подошла к чаше, я спросил её:
- Ты с мужем примирилась? - Ольга кивнула головой и потупилась. - Даже если то, что о нём говорят, правда, прости его.
Она подняла на меня глаза и произнесла:
- Прощаю, я его прощаю. Помоги мне, Господи!
Почти год я никого из них не видел. Ольга с мужем живут в другом городе. У меня есть номер его телефона, но я не стал звонить. И это их личное дело, ходить им в храм или нет, но на литургии иногда поминал.
Ольга появилась неожиданно. Вместе с родственницей они пришли в храм после воскресной службы. Ольга выглядела совсем не такой, какой она была год назад. Тогда дурнушка, несчастная и раздавленная бедой, сегодня красивая уверенная в себе цыганка.
- Батюшка, ты был прав. Спасибо тебе, удержал меня, а то бы я наделала глупостей. Поверила наговорам, и едва не потеряла мужа. Для человека семья - это всё. Только чтобы понять эту простую истину мне пришлось полгода просидеть в тюремной камере.
Но теперь всё горькое позади, - улыбается, - работаю вместе с мужем. Вроде, как получается. Хвалят. Нет, к прошлому возврата уже не будет, хватит, тюрьма это не для меня. Жить нужно честно.
Батюшка, я что пришла. Хочется быть благодарной, и как-то сказать Богу спасибо. За всё и за науку и за любовь. Я понимаю, что говорю наверно не так как надо, но хочу хоть что-нибудь сделать для храма. Скажи, в чём есть нужда, мы с мужем поможем.
Я подвёл её к иконостасу нашего летнего храма и показал на две огромные зияющие по бокам дыры.
- Смотри, здесь должно быть огненное вознесение пророка Илии. Художник просит за работу пятьдесят тысяч рублей. Если сможете поучаствовать, мы будем вам очень благодарны.
- Хорошо. Жди меня завтра здесь в это же время.
На следующий день она привезла необходимую сумму.
- Возьми, это честные деньги. А что должно быть вот на том месте? – И она указала рукой на иконостас в сторону второй дыры.
- Здесь когда-то появится икона святителя Николая с житийными клеймами.
- А сколько за неё попросит художник?
- Ещё точно не знаю, но работа предстоит большая. Может тысяч восемьдесят, а может и все сто.
- Что же, есть куда стремиться. Обещать не буду, но постараюсь.

Случившееся стало для меня настоящим откровением. Вот, с одной стороны Платон, человек, о котором я мало что знаю. У кого не спрошу, отвечают, да, потрясающе удачлив, сумел организовать дело, нашёл свою нишу. Или, повезло, счастливчик, ухватил за хвост синюю птицу. А начнёшь уточнять, нет, мне интересно другое, что он за человек, душа у него какая. Пожимают плечами, причём тут душа? О чём ты говоришь, зачем миллионеру душа?
Зачем душа? Но это не они, это я видел в храме не везунчика, вытянувшего выигрышный билет, а маленького человека, стоящего на коленях с широко открытыми от ужаса глазами.
Отказался, не смог, не преодолел. Вместо него пришла цыганка, полуграмотная «ломальщица» денег. От таких как она, мы добропорядочные граждане, ухватившись за карманы, стараемся держаться подальше. Не удивлюсь, если и Ольга в своё время была героиней какого – нибудь криминального телевизионного сюжета.
Преуспевающий бизнесмен и бывшая воровка. Пришли оба, осталась одна. Один берётся, другой оставляется? А кто берётся, тот, кто больше любит? Получается, кто больше страдает, тот и больше и любит? Не знаю. В конце концов, моё дело показывать дорогу, а идти по ней или нет, каждый решает самостоятельно.
Ольга ушла, а я стоял, и, задрав голову, в одиночестве смотрел на наш иконостас летнего храма. Огромный пятиярусный, увенчанный распятием с предстоящими, высотой в пятнадцать метров. Целый пятиэтажный дом. За каждой из этих тридцати шести икон чья-то судьба, чьи-то жизнь или смерть, радость и слёзы.
Есть ли в нём моё участие? Да, конечно. Ведь всякий раз именно я подводил человека к иконостасу и предлагал, если можешь, поучаствуй. И не всегда это были большие деньги. Нет, иногда это от была жертва понемногу, но от многих. Иногда люди сами вызывались писать иконы и дарили их храму. За эти годы я понял, храмы встают там, где они нужны людям.
Когда я слышу, что вот, такой-то благодетель на собственные деньги за год или два построил здание церкви, вижу улыбающиеся лица прихожан, благодарящих на камеру строителя, мне становится их нестерпимо жалко. Потому что кто-то один сделал за них то, что должны были делать они всем приходом, может, в течение всей своей жизни.
Я понимаю, хочется быстрее, чтобы всё и сразу. С камнями так получается, с сердцами – нет. Сколько вдов не пришли на эту стройку и не принесли своей лепты. А сколько других, благополучных не заметив их нужды, прошли равнодушно мимо.
Им не довелось аврально общими усилиями разгружать по ночам огромные шаланды с кирпичом, таскать мешки с цементом. Они никогда не узнают, как это радостно укладывать штабеля из свеженапиленных пахнущих смолой досок, предназначенных для возведения строительных лесов. Никто не пойдёт по домам и квартирам собирать жертву на святое дело. Тысячи записок с десятками тысяч имен жертвователей никогда не принесут и не подадут в алтарь на молитвенное поминовение.
Храм это дорога длинною в жизнь, его не возвести за один год. Даже если все кирпичи сноровистыми руками строителей будут расставлены, каждый на своё место. И каждое стёклышко, каждый витраж, паникадило или подсвечник. С камнями можно, с сердцами – нет.
Мне жалко Платона. Не хочется ставить на нём крест. Донести бы до него, что не нужна нам его жертва, душа нужна. Хотя, почему крест? Мы же знаем, пути Господни неисповедимы. Ведь однажды встал же он перед Ним на колени. Раз тогда получилось, так, может, для него всё только начинается? И до «третьего этажа», где живёт прапорщик Коля, ему ещё «расти и расти»?
Как говаривал мой старинный армейский приятель, рядовой Анвар Гуламходжаевич Гуламходжаев. Хитро улыбаясь, и выставляя вперёд толстый, как сарделька указательный палец:
- Э, Саша, тараписса не нада.

Блог о.Александра