Одна благочестивая мирянка решила, что Великий пост в нынешнем году надо начать с уныния.

И начала унывать сразу, с прощеного воскресенья — прямо на вечерней службе, на Чине прощения.

А что? Каждый год — одно и то же. «Господи, я больше не буду!..» — «Упс, Господи, опять…» Сколько ж можно?
Нормальные люди наверняка не грешат…

А если грешат, то по какой-нибудь мелочи разве что. В интернете приходилось читать всякого: зачем, например, Церковь установила исповедь перед каждым Причастием? Один комментатор писал: я хочу причащаться каждое воскресенье, но за неделю не успеваю грехов «насобирать», приходится исповедь формально отбывать.

А тут… Каждое воскресенье тащишься в храм со стандартными «двумя страницами мелким почерком». И оправдываешь себя — ну неделя была такая, трудная. Нет, ну спешила, замоталась, не уследила. Или, наоборот, — расслабилась, не доглядела, не была осторожна. Но вот со следующей недели точно всё будет по-другому.

Оно и случается по-другому. Только так же грехообильно.
Вот по такому случаю и решила начать унывать

На Чине прощения в воскресенье вечером народу — видимо-невидимо. Много-премного. «Притащились, делать им нечего в выходной… Люди, да в чем вы все так вдохновенно каетесь?!» Унывные мысли потекли тонкой струйкой, но свободно.

…Толку каяться, зачем подвизаться — всё равно ничего у тебя не получится. Так же само будешь грешить. И не сумневайся.

…Великий пост — пора искушений. Только в него вступишь, тут уж и понесутся одно за другим — так всегда бывает. Зачем оно тебе? Не постилась бы — не нападали б.

…Смотри, как прихожане друг с другом обнимаются и прощения просят. А ты одна тут, как перст, стоишь. Все равно, с кем в ссоре, с теми не помиришься, с «отфредеными» не восстановишь общение, а просить прощение у тех, кого по-настоящему делом-словом-помышлением обидела, только потому, что «прощеное воскресенье» — это пóшло. Пусть уж так и будет. Потом, как-нибудь, при случае, заодно и извинишься…
Один батюшка после чина прощения каждому прихожанину эксклюзивно клал земной поклон

Всем, кто к нему подходил, он кланялся, потом обнимал, целовал три раза, прося прощение, и только тогда отпускал. Целая толпа собралась вокруг, впрочем, как и во время еженедельных к нему исповедей.

Стояла, смотрела на всё это со стороны… Как-то тепло, живо, трогательно. Традиция такая сложилась, немного показушная, но уж зато в этот поклон столько всего можно положить.

И у духовника вон сколько прихожан. Обступили со всех сторон, тут не то, что не поклонишься, но даже если и поклонишься, он всё равно в такой суматохе не заметит и не запомнит…

Так, всё ясно. Мы чужие на этом празднике жизни. Пошли отсюда.
С такими мыслями, обнявшись с унынием, вышла и пошла из храма

Да, напоследок, поплакала, конечно, как водится. Чтоб закрепить результат. Долго так и на ветру, и очень себя жалеючи.

Так и настал понедельник. Взятый на уныние курс благополучно совершался и во вторник. До середины дня. А в середине вторника и случился тот самый случай на вокзале.

Дело было так.
Как раз во вторник происходил итог одного важного дела

Одни добрые друзья помогли договориться и прорваться на прием к одному замечательнейшему профессору медицины.

Хотя в этом деле не помешает ясность.

Итак, знакомый нашей мирянки, инвалид І группы, уже десять лет страдал от тяжелого заболевания мозга. Болезнь лишила его физических сил — ноги и руки практически не слушались, голова — болела. Его лечили-лечили в районных и областных больницах, но потом вдруг заявили, что заболевание совсем не то, и лечить бросили. Мирянка и прочие друзья инвалида на этой волне решили взять у болезни реванш и развернули бурную деятельность по уточнению диагноза.

В результате переговоров, согласований, уговоров, увещеваний и договоренностей был обретен, наконец, телефон уникальной женщины-профессора из единственного в своем роде в Украине Института геронтологии, который единственно по-настоящему такими заболеваниями занимается. С этой женщиной-профессором состоялся созвон, было получено согласие проконсультировать, и даже определена дата.
И вот, месяцы ожидания и переговоров позади, нужно ехать

Раздобыли деньги, купили билеты. Одни друзья оплатили проезд и посадили друга-инвалида в поезд в Ужгороде. Другие помогли с транспортом и волонтерами в Киеве. И вот предовольная, в предвкушении изменения всей жизни человека к лучшему мирянка встречает дорогого гостя на киевском ж/д вокзале…

Что тут скажешь, день пролетел незаметно. Удалось чуток показать гостю Киев, погуляли, походили, даже съездили в гости. На вечер был поезд.

Невеселый это был поезд… Очень добрая, милая, замечательная профессор, проведя обследования и осмотр, однозначно диагноз подтвердила — плохой и неблагоприятный. Да, болезнь совершила свое грязное дело — вызвала эти последствия, и они уже необратимы. Единственная перспектива — это бороться за сохранение тех двигательных функций, которые еще остались. И на этом и следует сосредоточиться.

Это значило, что чуда не будет. Исцеления расслабленного не совершится.

Это значило, что и дальше придется искать каждый год весной и осенью деньги на лечение и проходить терапию, хотя бы чтобы не было хуже.

Правда, добрая профессор дала направление к самому лучшему специалисту в этой области в местной областной больнице. Сказала, что по ее направлению нашего друга-инвалида обязательно возьмут на стационар и как следует пролечат… Но чуда — не будет.
…До отхода поезда оставалось 50 минут

Провожающие друга назад в Ужгород медленно двинулись к вагону. Благочестивая мирянка побежала к кассам ж/д вокзала забрать заказанный по интернету купейный билет.

…Сумерки. Вокзальный галдеж. Запах мясного отовсюду, так остро еще чувствующийся во второй день Великого поста. По-свойски разместившееся где-то на загривке уныние уже готово потесниться для соседки — тоски. Но тоску сейчас нельзя, ее потом разместим, когда гостя проведем…

— Подайте на билет… очень прошу!

Взгляд фиксируется на произносящем эти слова лице. Синее. Нет, фиолетовое. Глаза подбиты — каждый, видать, разной рукой. Лысая голова в свежих ссадинах. Заросший, потухший, тощий. Сильный запах спиртного.


Все отворачиваются: просящих на билет на вокзале чуть ли не столько же, сколько покупающих…

— Мне уехать нужно… Я тут пропаду. Я спастись хочу…

— Куда Вам ехать?

— В Одессу.

— А там что?

— Я там реабилитацию прохожу…

— От чего?

— Чтоб не пить больше.

— Так вы не пьете?

— Я не пил. А сейчас упал, опять. Вот, по-человечески так упал…

И после слов «по-человечески упал» пропало желание дальше расспрашивать.
Вдвоем стали в очередь в кассу

«Он обманывает, они все в таких случаях обманывают… Доктор Хаус сколько говорил: все лгут! Все! Он пропьет, сдаст твой билет в кассу и пропьет. Не ведись, смотри, над тобой люди смеются».

Побитый дяденька пританцовывал в очереди в кассу и много всего рассказывал. Откуда он, и куда поедет, и как хочет спастись. И как будет жить, и стараться не пить.

Мирянка старалась не слушать. Вообще не слушать ничего. «Я упал, опять» — сколько раз эти слова были ею сказаны Господу. Сколько раз за этими словами не было ни сил, ни надежды просить у Бога прощение. Они, эти слова, были просто произносимы к Небу в вое, в стоне, в каком-то безнадежном вопле. «Но яко Давид вопию Ти: помилуй меня по великой Твоей ми-и-илости…»
Вы верующая? — Не унимался побитый дяденька…

«О, отлично! Да у тебя на лбу написано, что тебе можно лапшу на уши вешать. Щас начнет на религиозных чувствах играть».

Действительно, дяденька начал рассказывать, что он очень верующий, правда, протестант. И реабилитационный центр у них — протестантский. И они сюда с пастором на какие-то проповеди приезжали. Все уехали, а он один остался. И паспорт у пастора. Но теперь он сядет на поезд и поедет, и так спасется.

Его слова явно не вписывались в логическую цепочку. Да и вообще, вспоминать о какой-либо логике в этой ситуации было бессмысленно.

Но, слава Богу, подошла очередь… «Имя называйте» — «Андрей Главацкий. Через "ц" фамилия пишется».

Боже, у него нет паспорта, его же даже в вагон не пустят…
Уже совсем поджимало время

Поезд на Ужгород через полчаса отходил, а у друзей и гостя даже еще не было билета на руках!

Взглянула последний раз на Андрея Главацкого, восхищенно заворачивавшего свежий билет на Одессу. «Господи, что Я могу для него сделать… ТЫ помоги, пожалуйста! ТЫ всё можешь».

Ссадина, одна, вторая, третья. Битая, лысая с синяками голова. Губы потрескавшиеся, тоже побитые… Здаст билет или не здаст — не стоять же над ним сторожем. «Господи, отдаю всё в руки Твои, управи!»
Провела гостя, поезд «Киев-Ужгород» последовал по курсу

Все провожающие разошлись. Встроилась в поток, движущийся к метро, и мирянка. Воскресное уныние уже подвинулось и освободило место для надвигавшейся тоски — чуда ведь не произошло, инвалид не взял свою постель и не пошел, так и будет передвигаться, опираясь на палочку и с чужой помощью.

Но тоске на загривке явно места не было. Да и уныние оттуда куда-то подевалось. Что-то светлое, сильное окутывало душу.

«Господи, как жаль этого Андрея Главацкого! Как всей душой хочется ему исцеления и спасения…»

…Если тебе, вредной, строптивой, своенравной, своевольной, так жалко этого первый раз видимого тобою Андрея и так не хочется его погибели, то как Господу, с Его силищей, Его Троической любовью, Его космической милостью, жаль каждого человека — драгоценное Свое творение. И тебя, глупую, Ему тоже жаль…

Что-то светлое, сильное окутало душу, встряхнуло и поставило на ноги…
Эпилог в виде послесловия

Уныния и след простыл. В третий день первой недели Великого поста мирянка вступала с оптимизмом и надеждой.

А случай на ж/д вокзале четко отпечатался в двух жизненных выводах.

Вывод первый. В нашей стране, в столице нашей родины НИЧЕГОШЕНЬКИ не приспособлено для людей с ограниченными возможностями! Вокзал оказался одним из самых трудных мест для передвижения инвалида І группы.

От вагона поезда до машины у центрального входа в центральный вокзал шли почти час! Инвалидский лифт – ровно на другом конце перрона, до него дойти вообще нереально. Инвалидных колясок, как в иностранных государствах, для аренды или временного пользования, на вокзале не предусмотрено. По эскалатору плохо ходящий человек вообще не может передвигаться.

В итоге — долгие-предолгие ступеньки, по которым без сильной мужской поддержки самостоятельное передвижение немыслимо. Теперь понятно, почему мы видим вокруг так мало инвалидов — им просто рядом с нами, быстро бегущими по своим всевозможным делам, нет места.

Вывод второй. Наша любимая Православная Церковь чем-то очень похожа на этот вокзальный зал с билетными кассами. Все стоят в очередях в разные окошки каждый со своими планами, идеями, намерениями. Все мы хотим ехать: домой, к Богу.

Кто-то накопил денег и покупает на свои честно заработанные билет в комфортном вагоне, нижнее место. Мне кажется — это святые, подвижники, мученики. Они своей жизнью, страданиями и подвигами платят за дорогу в Царствие Небесное.

А кто-то, как я, «опять упал» и, побитый, ходит между всеми и просит «на билет». Он тоже хочет ехать, да не за что. Вот и цепляется к стоящим в очереди: вдруг кто-то сжалится, и тебя, оборванца и пьяницу, тоже, чужими заслугами, повезут-таки к долгожданной цели. 

ПвУ