Девушка плакала в зале регистрации международного аэропорта. Уже был сдан багаж, уже на руках был посадочный талон, а она плакала. Ничего удивительного. Девушки часто плачут, потому что жизнь непонятна, запутана и несправедлива. Потому что море не переспоришь. Сколько не кричи на него, как Демосфен, оно будет бросать свои безучастные соленые волны на берег и ухать раз за разом о бетонную набережную приморского городка. И часто, когда маленький человек стоит один на один перед непокорной жизненной стихией, слезы, такие же соленые, как морская вода, текут у него из глаз, не спрашивая разрешения.

***

Ее звали Оля, а его Озан. Озан по-турецки – «певец». Где они познакомились? Где и как он вскружил ей голову своими песнями? В социальных сетях, а потом по скайпу. Где ж еще? Жизнь в родном приморском городе такая скучная и однообразная, а турецкий соловей пел такие нежные слова, что смысл их не мог испортить до конца даже переводчик Google. Как сердцу не забиться учащенно! И телевизор, как назло, кормил страну уже не первый месяц турецкими сериалами. Там женщины благородны, а мужчины сильны и трезвы. Там уважают материнское слово и больше смерти боятся позора. Там природа смешала воедино и чаек, и море, и кипарисы, и высокое голубое небо, а история приправила от себя всю эту роскошь храмами, мечетями и крепостями. Это всё недалеко – всего лишь на той стороне моря, которое можно и переплыть, и перелететь, лишь бы была охота. И когда он «пропел»: «Приезжай», разве можно было отказаться?

***

Мать отпустила. А почему нет? Девушке нужно устроить жизнь. С кем ее здесь устроишь? За границей люди культурные, трезвые, работящие. Мелькнула мысль, что и сама она на старости станет «ханум» и будет пить кофе на белой мраморной террасе. «Езжай, дочка. Всюду люди живут».

Озан заказал билеты, и Оля поехала.

***

Когда вернулась домой, сомнений не было: нужно выходить замуж. Семья богатая, все красивые, как в сериале, принимали ее, словно она уже невестка. И дом большой, и чайки кричат, и воздух пахнет лимоном. Озан чуть-чуть говорит по-русски, а Оля за пару дней стала чуть-чуть объясняться по-турецки, как на экзамене, подглядывая в туристический разговорник. Только мама Озана сказала в день отъезда, а Озан перевел, опустив глаза: «Нужно будет ислам принять». После короткой паузы мать добавила: «Принимай ислам, и будешь мне, как дочь».

***

Что такое «принимай ислам»? Это очень просто. Скажи при свидетелях шахаду – и всё. Роксолана, та вот была дочкой священника – и то ислам приняла, а Оля всего лишь дочь рыбака и буфетчицы, никогда не ходившая в церковь, разве что крещенная в детстве. Мать мысли Олины подтвердила. «Чего плохого в исламе? Люди хорошие, Богу молятся. А Христу ты ничего плохого не делаешь. Какой тут грех?» После разговора с матерью последние сомнения испарились. Каждый день Оля с Озаном просиживали в скайпе, обсуждая будущую счастливую жизнь. И она уже учила язык, а он, по-восточному нетерпеливый, требовал, чтоб она приезжала скорее. Вся семья ждет, свадьбу уже готовят. Наконец билет в одну сторону был куплен.

***

Билет в одну сторону. «One way ticket». Была в 1970-х такая песня в стиле диско, текст которой в Союзе переиначили. «Мне за Синей птицей. Еду за тобой», – пел какой-то ВИА. Но Оля родилась позже, и если танцевала, то под другие ритмы.

«Билет в одну сторону…» «Мне за Синей птицей…»

При прощанье слез не было. Мать радовалась за дочь, дочь дрожала от предчувствия невиданных перемен, от ожидания счастья, от женского страха, от чего-то еще, но глаза у обоих были сухи. Слезы появились потом, в аэропорту. Они пришли внезапно, ни с того ни с сего. Вдруг закипело в груди, горячая волна поднялась к горлу и выплеснулась из глаз неудержимым потоком. Были ли это те слезы, которые столетиями лили девицы перед первой ночью с мужем, когда им при сальной свече расплетали косы? Были ли это слезы прощания с родной землей? Да кто ж его знает?! В женских глазах воды много. Женские глаза часто на мокром месте, а объяснить, что да как, слов не хватает. Металлический голос совершенно нечленораздельно, по-русски и по-английски, но равно непонятно, имитировал объявления о посадках на борт и окончании регистрации. А девушка, которую на той стороне моря ждал черноглазый жених, сидела на жестком стуле и выла, как дура, не понимая причины слез.

***

– Вы чего так горько плачете?

Рядом с Олей сел мужчина лет пятидесяти, весь седой и красивый, как голливудский драматический актер.

– Замуж выхожу, – с удивлением для себя самой сквозь слезы ляпнула она.

– Так что ж вы плачете? Радоваться надо.

– Я ислам принимать буду, – опять сказала девушка, удивляясь звукам своего голоса и еще больше – содержанию слов. Можно сказать, что сердце ее до сих пор ни секунды не страдало от будущей перемены веры. Так только – посомневалось чуть-чуть. Да и перемены никакой не было, потому что верующей ее никто бы не назвал. Она скорее принимала впервые чужую веру, нежели меняла свою на другую. Но вот язык заговорил неожиданные слова, и слова эти оказались правильным ответом – свидетельствовали о том вдруг прекратившиеся слезы. Словно от себя самой нежданно услышав ответ о причине горького плача, она вдруг поняла, что случилось, и в последний раз вытерла вдруг высохшие глаза.

– Ислам принимать? – мужчина посмотрел на нее внимательно. – Это нехорошо.

– Я сама знаю, – ответила опухшая от слез девушка и опять удивилась сказанному. Потому что ничего такого она еще минуту назад не знала.


– Я вот вам иконку дам.


Мужчина полез во внутренний карман пиджака.

– Божией Матери. Вы помолитесь ей. Она все управит.

Иконка была маленькая, ламинированная и называлась «Взыскание погибших». Как молиться, Оля толком не знала. Она просто стала смотреть на образок, и опять слезы, только не потоками, а двумя скупыми каплями, вытекли из ее глаз.

***

Мужчина ушел на посадку. Он ушел внезапно и не назвавшись, как и пришел. И Оля тоже через минуту встала с жесткого стула. Но не на посадку, а к выходу повели ее ноги. Как язык ее только что несколько раз кряду произнес правду, не сверяясь с головой, так и ноги понесли ее сами не в сторону дверей, за которыми начиналась взлетная полоса, а в сторону дверей с надписью «В город» и стрелочками, указывающими на остановку рейсовых автобусов.

***

«Русский человек любит подойти к краю и отшатнуться. Ему это надо – хлебом не корми. Русский человек не побежит от пропасти, но подойдет и глянет в нее. А потом, когда голова закружится и ужас охватит, бросится назад и всё поймет сразу, без слов. Вот так: не подойдет к краю – и всю жизнь ребенком проживет. А подойдет – и повзрослеет, упущенные годы в секунду догонит. Только опасно это. Ведь не все отшатываются. Многие падают».

***

Стюардесса, пухлогубая и розовощекая, свеженькая и милая, как сама весна, махала ручками в проходе и показывала – куда бежать в случае аварии. Глядя на нее, казалось, что в случае аварии все будут так же весело и легко бегать по проходам, как она сейчас машет ручками. Мужчина застегнул ремень безопасности и улыбнулся, глядя на стюардессу.

«Подойдет к краю и отшатнется. И всё же опасно. Многие падают».

«Боинг» стал выруливать на взлет. По ту сторону аэровокзала очередной автобус отошел от остановки. Белая, как снег, голова пассажира прислонилась к стеклу иллюминатора.

 

Протоиерей Андрей Ткачев