…Шурочка застонала и с трудом открыла глаза. Опять этот сон… Опять… Она уже не могла точно сказать, где кончается сон, и где начинается бред, плывут странные видения. Вторые сутки температура держалась выше 39 градусов и совершенно не собиралась опускаться. Да это, собственно, было и невозможно. Гангрена нижних конечностей. Военный госпиталь. Зима 1944 года. Переполненный ранеными спортивный зал какой-то школы, стоны, кровь… Из медикаментов – спирт, из инструментов – скальпель, из врачей – недоучившийся, смертельно уставший студент-медик, который волею судьбы стал «дохтуром»…

Шурочка опять закрыла глаза. Снег, развалины какой-то деревни, чужая «чирикающая» речь перепуганных местных жителей… Потом артобстрел… Шурочка, маленькая хрупкая 17-ти летняя девочка, тащит на себе очередного раненого бойца. Какой это был уже по счету с начала боя? Она не помнила… Потом грохот… Кровавый снег… Очнулась… Ног не чувствовала. Отмороженные конечности, с вечно сваливающимися сапогами, были как бы не своими, не слушались…

Шурочка снова открыла глаза. Старая женщина поправляла ей одеяло.

- Баушка! — позвала Шурочка.

- Да, милая. Ты спи, спи, — старушка в белом застиранном халате смахнула слезу. И быстро украдкой перекрестилась.

- Баушка…

Шурочка хотела еще что-то сказать, но губы не слушались, и язык прилип к нёбу. Она проводила взглядом санитарку. Та шла медленно, причитая себе под нос:

- Вот ведь незадача-то… Такая молоденькая, а … эх… Господи…, — старушка махнула рукой и опять перекрестилась.

Шурочка была комсомолкой, потом членом партии, никогда не верила в Бога. Она не понимала своей матери, которая прятала далеко в погреб единственную уцелевшую в доме икону Божьей Матери. Анна Ивановна заворачивала образ в чистейшую кипельно белую ткань, потом в старую дырявую юбку и, перекрестившись, любовно укладывала ее на дно старого кованого сундука, доставшегося ей еще от бабки.

Шурочка родилась после революции: радостно повязала пионерский галстук, потом стала комсомолкой. На войне вступила в партию. Почему ей сейчас вспомнилась мама? Странно… Может эта нянечка была на нее похожа? Лицо, добрые морщинки, привычка креститься при слове «Господи»?

Она опять впала в полусон… Вот ее дом на берегу Клязьмы. Вот комната. Вдруг Шурочка вздрогнула. Странно, что икона оказалась тут, в углу напротив входа… Мама не могла ее достать… Уже с самого начала войны она лежала без надежды на выздоровление… Чахотка… Шурочка напряглась и попыталась сквозь лихорадочное состояние приблизиться к иконе. Да… так и есть… Это ТА САМАЯ икона… Шурочка посмотрела пристально в глаза Божьей Матери. И вдруг:

- Дочка, а ты ножки-то попарь, попаааарь..попааааарь…, — голосом родной мамы вымолвил образ!

Шурочка вскрикнула и попыталась сесть на кровать. Бред! Это бред! Она и сама медик, заканчивала курсы! Какие ноги?! Зачем парить? Гангрена!!! Будет сепсис! Она тёрла глаза. Ну да… Это уже скоро… Завтра… Завтра ей предстоит ампутация. Обеих ног. Выше колен. В 17 лет… А дома лежачая мать. Деревня… И всё! Кому она нужна? Как жить?! Шурочка ясно представила себе свое безнадежное будущее, на минуту очнувшись от лихорадки. Она заплакала. Горько-горько. Как в детстве. Шурочка растирала по щекам огромные слезы:

- Маааама, маааамочкаааааа!.

К ней подошла санитарка:

- Ты поплачь, девонька, поплачь… лехше будет, — она положила свою большую теплую руку на голову Шурочке.

Опять сон… Опять лихорадка… И опять ЭТО… Божья Матерь с иконы:

- А ты ножку-то попаааарь… Попаааарь…

Настойчивый голос старой больной матери настаивал. Шурочка посмотрела на икону в последний раз. Ласковое и грустное лицо наклонилось к ней, и еще раз Шурочка услышала:

- Попарь, дочка, попарь!

Всё! Чему быть, тому не миновать. Шурочка решительно села на больничную кровать.

- Баушка! Дай таз с кипятком! – потребовала она.

- Да ты што? Совсем разум потеряла? Лежи тихо…, — няня попыталась урезонить Шурочку. – Или не знаешь, что мне за это будет?

- Знаю, баушка, знаю, родненькая! – Шурочка умоляюще смотрела в глаза санитарке. – Только ведь мне все равно уже! Кому ж я нужна-то буду безногая?!!!

- Тада пиши. Пиши бумагу, что сама ты это придумала, что я в смерти бойца Красной Армии и коммуниста Добрецовой Ляксандры Сергеевны не виновата! Вот! Пиши, девонька! – баушка с силой сунула Шурочке клочок бумаги и огрызок карандаша. – Пиши!

Шурочка стала писать расписку, краем глаза наблюдая за санитаркой. Та принесла таз, тряпки и уже возвращалась с огромным горячим чайником. Несколько голов на соседних кроватях с любопытством приподнялись.

Шурочка решительно откинула одеяло, сбросила руками вниз тяжелые, уже черные ноги.

- Баушка! – крикнула она изо всех сил.

Санитарка перекрестила Шурочку, которая уже сунула ноги в кипяток. Через мгновение кожа между пальцами лопнула, ногти сорвало. Таз постепенно наполнился вытекающей страшной жижей. Шурочка обвела взглядом проснувшихся больных и… потеряла сознание…

Ее выписали на третий день, поскольку температура упорно держалась на отметке 35 градусов, а голова кружилась от слабости.

Когда Шурочка приехала в отпуск на лечение домой, то в первый же день сходила в церковь в Войново и… приняла Крещение.

Все имена и названия сохранены без изменений. 

Правмир