Злая Старуха выходит во двор, тяжело опираясь на клюку. Соседки поспешно поднимаются с лавочки у подъезда и торопятся отойти в сторонку. Кое-кто делает вид, что вспомнил о важном деле («Ох, засиделась я с вами, а мне в магазин пора!»), а кое-кто откровенно отворачивается от Старухи. Не здороваясь.

— Пойдем, Петровна, — слышит она, — Ну ее, ведьму старую.

Ей обидно. Ей страшно больно и обидно. Ей хочется посидеть со всеми на теплом осеннем солнышке, поговорить про ревматизм и сериалы, послушать дворовые сплетни. Но у нее есть гордость. Она не будет унижаться. Достаточно она унижалась в жизни. Довольно терпела, с избытком молчала.

— Видела я вчера твою дочь, — говорит Злая Старуха замешкавшейся соседке. — Ох, она и растолстела! Страшная стала. Смотри, бросит ее муж с двумя детьми. Разве с такой нормальный мужик жить станет?! Свинья, да и только.

— Зачем вы так, Ольга Васильевна! — вспыхивает соседка, — Да, Анечка поправилась, но она же кормит грудью…

— Докормится. Одна останется — взвоет. А поздно будет.

Слезы на соседкиных глазах доставляют Злой Старухе что-то вроде наслаждения. Вот как она ей, правду-матку в лицо, и не смолчала, не проглотила… Наслаждение это горькое, и вспоминать о нем почему-то неприятно, но удержаться она не может. Слишком долго молчала.

Муж ей, тогда еще молодой и красивой, достался суровый.

— Ты — баба, твое дело кухня, — говорил супруг. — Мозгов у баб сроду не бывало. Молчи, дура, что ты толкового можешь сказать?

А она ведь умница была, техникум с отличием, институт…

До сих пор жжет изнутри обида…

Платье она увидала в шикарной магазинной витрине. Белое, в горохах, с широкой юбкой. Чудо, а не платье.

— Нашла, на что деньги тратить, — сказала свекровь, — Да на тебя, корову, его и не натянешь…

А она ведь тоненькая была, как тростиночка…

Ах, как больно было. До сих пор не прошло…

Сын домой пришел за полночь. Отругала, а он в ответ:

— Да кто ты такая, чтоб на меня кричать?! Правильно отец говорил — дура!

Как вспомнит — слезы из глаз. А забыть никак не выходит.

Муж умер рано. И пятидесяти не было. Свекровь давно на том свете. Сын на другом краю земли живет, внучка даже русского языка не знает.

Старость пришла. Память все хуже. Откроет холодильник, и думает — а чего достать-то хотела? И не вспомнит. Очки снимет, а куда положила — не найдет.

А вот старые обиды помнятся все до одной. Вот бы время назад повернуть. Уж тогда она высказала бы. Выкрикнула. В лицо бросила. Сам ты дурак. Сама ты корова. Ах ты паршивец, ты с кем так разговариваешь?!

Мы сидим со Злой Старухой на кухне. В чашках стынет чай. Я уже послушала про то, что муж мой наверняка гуляет, дочку замуж никто не берет, и сама до сих пор не защитилась и, видать, не успею уже.

— Ольга Васильевна, — тихо спрашиваю я. — А вы их простить не пробовали?

— Кого?! — вскидывается она.

— Всех. По очереди. Всех, кто вас обидел.

— Простить?! Да они мне… Да я их…

* * *

Господь велит прощать. Иногда мне кажется, Его наказы — что-то вроде правил техники безопасности. Не собирай угли на своей голове. Тебя, а не кого-то они сожгут дотла. Тебе, а не обидчику будет больно. Не он, а ты будешь просыпаться среди ночи и плакать злыми беспомощными слезами над тем, что не исправить, а простить — нет сил.
— Если б я тогда мужу сдачи дала, как думаешь, легче было бы?

— Не знаю, — честно отвечаю я. 

Правмир