Рассылка от партнеров

 

 

 

Моя сестра заболела лейкозом в 8 лет.


Помню весенний солнечный, насквозь прорезанный проталинами и проткнутый сосульками, мартовский день. Я поссорилась с мамой из-за выпускного платья. Она собиралась с Элюшей (так родители называли мою сестру Элю) в поликлинику на прием (врачам не нравились анализы ее крови), а я выпрашивала деньги на дорогой наряд на выпускной вечер. Нет, на короткое бархатное платье средств у меня хватало. Увидев в магазине другое – приталенное, полупрозрачное и воздушное, в светлых тонах, - я решительно отказалась от бархатного, и уже представляла себя в новом прекрасном платьице на бретельках и с красивой прической – что-то вроде Эйфелевой башни на голове…

Но мама сухо сообщила мне, что я – чудовищная эгоистка, ведь у нас в семье сейчас проблемы с финансами, в то время как больна моя маленькая сестра.

Я громко хлопнула дверью своей комнаты, со злостью посмотрела на веселое цветущее лицо Эли (она старательно запихивала в сумку свои альбомы с наклейками семейства Барби, блокнотики и фломастеры) и подумала: «Нашли больную».

…Я изредка ревновала родителей к младшей сестре. Отец проводил с ней больше времени, чем со мной, занимался с ней английским, и родственники постоянно восхищались «Элюшиными светлыми кудрями», и серыми блеклыми глазами, которые все почему-то считали «цвета ясного летнего неба». Мама с удовольствием играла и занималась с Элей. Впрочем, может, это было и нормальным явлением – Элю все считали «маленькой девочкой, а меня «взрослой девушкой». Как-никак, 11-й класс…

Вечером, часов в 7, вернулась мама с Элей. Сестра первая вбежала в квартиру, скинула куртку и, звонко смеясь, стала показывать мне покупки: большую куклу – младенца в ползунках и чепчике розового цвета, детский набор для парикмахера. Она размахивала желтым феном, рассыпала по креслу папильотки и пластмассовые расчески и предлагала посетить ее парикмахерскую.

Мне было очень обидно. Я обозвала ее каким-то нехорошим словом… Для моего платья денег пожалели, а своей «любимице Элечке» покупают дорогие игрушки, которых у нее хватит на несколько детских домов.

Я набрала воздуха в легкие и колких слов, чтобы высказать свое недовольство маме, отправилась в прихожую и застыла… на месте: мама, прислонившись к дверному косяку, сидела в коридоре на пуфике, обутая и одетая, с распухшими от слез веками, губы ее сильно кривились и дрожали. В тот вечер Эле поставили страшный диагноз…

Мою сестру положили в больницу и мучили всевозможными видами лечения два с половиной года. Этот промежуток превратился в бешеную погоню родителей и родных – за жизнью Элюши, которая быстрыми и верными шагами уходила, чтобы встретиться со смертью и поменяться с ней местами.

Химиотерапия, лучевая терапия, переливание крови и прочие процедуры, которым подвергали мою сестру, положительного результата не принесли. Ей привозили из далекой альпийской деревни сок чистотела, приготовленный по особому рецепту. Мама таскала Элю по различным «целительницам» и «магам» (тогда еще наша семья была неверующей), заставляла глотать горсти пестрых, еще не до конца изученных, но «вроде бы противораковых» таблеток. Отпаивала «заряженной и заговоренной» водой, растирала, пеленала, обливала… На бедную Элю напали апатия и равнодушие ко всему. Параллельно искали донора – врачи считали, что ей может помочь пересадка костного мозга. Иногда сестре становилось лучше (это состояние врач называл ремиссией) и она возвращалась домой.

Мне не верилось, что Эля может умереть, - я не имела никакого представления о ее болезни, а термин «белокровие» ни о чем мне не говорил.

Эля изменилась. Когда я приезжала в больницу, она слабо улыбалась мне и казалась очень усталой и худой. Глаза стали словно больше и серьезней. Она капризничала, часто плакала, особенно сожалея о своих белокурых локонах (все ее волосы, а также ресницы и брови выпали от химиотерапии). Эля долгое время жила в больнице в стеклянном боксе, куда мама входила в маске и специальном халате. Время от времени спонсоры присылали больным детям дорогие, красивые игрушки, настольные игры, и мне казалось, что Эле должно быть не очень скучно и плохо…

Я нехотя терпела ее капризы, через силу с ней играла и почему-то считала, что болезнь ее не так уж опасна и что родители чересчур драматизируют, видя воображаемые тучи над любимой Элечкой.

Они словно совсем забыли обо мне. Я поступила в педагогический институт и могла спокойно не ночевать дома – отец и мама не замечали моего отсутствия. Центром их жизни стала Эля.

Я стала редко бывать у нее в больнице и пользовалась неограниченной свободой. И лишь однажды, когда под утро вернулась домой в состоянии эйфории, меня встретил в коридоре осунувшийся отец и накричал по полной программе.

В его тираде доминировали фразы: «Девочка умирает» (это Эля), «Бесстыжая девка» (это я), «Довела всех до белого каления» (это родителей) и прочее, прочее.

Я стала оправдываться, говоря какие-то ненужные, глупые слова. Отец, презрительно посмотрев на меня, ушел в комнату. В то утро я долго плакала от жалости… к самой себе.

Через два месяца Элю выписали домой. Точнее, не выписали, а мама сама ее забрала, сказав, что хочет, чтобы Эля умерла среди любящих родных людей, а не в казенной больничной палате.

Эля прожила дома еще четыре месяца…

Родители работали, я училась, бабушка тоже неважно себя чувствовала, и все-таки мама добилась, чтобы Эля ни днем, ни ночью не оставалась одна – ни на минуту. Мы сменяли друг друга у постели Элечки, читали ей книги, играли и забавляли.

Я помню, мне это часто надоедало – серые, однообразные будни: лекции в институте, и потом бесконечные Элины раскраски, бумажные куклы, для которых я вырезала огромное количество одежды, мягкие игрушки, шашки, аппликации, поделки из желудей, конструкторы, и свадебное платье для Барби из кусочков тюля…

Дома мы все ходили в медицинских масках, мама купила Эле в комнату бактерицидную лампу, еду для нее готовили наисвежайшую; в общем, как могли, береглись от инфекции – для Эли она могла стать смертельной, как говорили родители.

Элины анализы, как объясняли мне, были плохими, но моя сестра вела себя дома очень активно.

Как-то ко мне зашла подруга и, посмотрев на то, как я играю с Элей, авторитетно сказала, когда мы остались наедине: «Да она здоровее нас с тобой. И, в конце концов, ты же не сиделка!» Да, я не была сиделкой. Я тосковала по своей компании, по дискотекам, уютным барам, студенческим вечеринкам и всей душой рвалась туда.

А Элю сильно тошнило после курса химиотерапии. Мама гладила ее по лысой голове и нежно целовала, пытаясь ласками облегчить приступы рвоты, а я сидела в своей комнате и жалела себя, потому что не могла на это смотреть – мешала брезгливость.

Я тяготилась общением с младшей сестрой и психовала, когда мне надо было, в ущерб общению со своей компанией, сидеть в ее комнате и задыхаться от гнева и духоты (потому что я любила свежий воздух, а Эля всегда просила закрыть форточку, так как ее приучили бояться сквозняков и инфекции).

Потом ей стало намного хуже: она больше молчала, плохо ела, не хотела играть и смотреть свои любимые диснеевские мультфильмы – у нее даже не хватало сил капризничать. Я была в ужасе от своих эгоистичных мыслей, плакала тихонько и пыталась всячески загладить свою вину: все свободное время проводила с Элей. Мы часто с ней играли – особенно сестре нравились мягкие игрушки.

Мне даже стали сниться приключения мягкого динозаврика Веньки и полосатой кошки Снежинки, а еще пестрых зайчат, собачек, длинного зеленого ужика и прочих представителей игрушечного мира.

И все-таки иногда у меня случались резкие приступы саможаления: мне было досадно сидеть в комнате среди кукол и зверюшек и забавлять сестру, в то время как моя компания «отрывалась на классной дискотеке».

…В тот день – 10 января – я вернулась из института злая на всех и вся: поскандалила с деканом и вообще дико устала, мечтала только об одном: отдохнуть, сесть в кресло, вытянуть свои натруженные ножки и послушать спокойную, расслабляющую музыку…

Дома была бабушка. Я пришла, и она тут же уехала домой.

Я поужинала и, домывая посуду, услышала, что сестра зовет меня. Я заглянула к ней в комнату. Эля сидела в кровати с кучей мягких игрушек.

«Ксеня, поиграешь со мной?» - она кивнула мне и заулыбалась. Эту улыбку я запомнила на всю жизнь…и сестру в халатике с сердечками и с пестрой косынкой на голове (она очень страдала оттого, что выпали волосы) и кучу разноцветных игрушек.

Ответив, что поиграю, ушла в свою комнату… И там я почему-то легла, не раздеваясь, на свою кровать и с наслаждением закрыла глаза. Я устала и хотела спать, мне надоело постоянно играть с Элей. Я тоже человек и тоже больна депрессией.

Сквозь наплывающий сон я слышала, что сестра звала меня…

Я с огромным трудом разлепила веки – надо было вставать. В соседней комнате лежала больная одинокая Элюша с дорогими красивыми игрушками. Часы на моём столике показали без десяти восемь.

«Через 10 минут с работы придёт мама. Она поиграет с Элей. А я хочу спать», - сказала я себе и сладко заснула. Кажется, сестра вновь позвала меня…

Я проспала до самого утра. А утром меня разбудил папа. Открыв глаза, первый взгляд я бросила на часы – полвосьмого! Опаздываю на лекцию! И вдруг в тишине сонной комнаты раздался глухой, страшный папин голос: «Эля умерла…»

…Я долго натыкалась на разные вещи и мебель, ходя по комнате; обезумевшими глазами смотрела на плачущих родителей и родственников. И на пустую Элину кровать, с которой почему-то не убрали яркого цветастого одеяла и груды игрушек… На полу, рядом с Элиными тапочками в виде розовых зайчат, валялся, широко улыбаясь, динозаврик Венька…

На тумбочке сидела Барби в свадебном платье, лежали мозаика, книга «Алиса в стране чудес» и фантики от конфет… Моя сестра не могла умереть! Нельзя! Невозможно! Маленькие голубоглазые девочки не должны умирать! Не должны!!!

Я не верила в Элину смерть, я не верила, что в синем гробу в белой кружевной косынке лежит Элюша, плотно сжав бледные губы, и на худом её пальчике – так и осталось пластиковое колечко с Микки Маусом.

Намного позже я приняла и поняла Элину смерть и то, что я не выполнила её последней просьбы, такой простой, такой несложной и прозрачной, – поиграть!

Почему так получилось? Почему именно в тот вечер я не поиграла с ней, не сказала тёплого слова, не поцеловала?! Или это постоянное тяжелое чувство вины дано мне для того, чтобы я всю жизнь признавала себя виноватой перед всеми людьми?

…Тогда, после смерти Эли, мне было очень плохо. И никакие слёзы и оправдания не приносили облегчения… «Но я же не телепат! Я не знала, что Элюша умрёт именно в эту ночь! Были и другие дни, когда мне было плохо, но я вставала и шла к сестре…» – оправдывалась я перед куклой Барби, но слёзы тоски невыносимо давили, и я понимала, что я – законченная эгоистка.

…В тот вечер я хотела покоя, отдыха. Помните реплику Старшего из сказки «Два брата» Шварца: «Оставь меня в покое!»? Правда, у Шварца всё заканчивается хорошо, как обычно бывает в сказках. А жизнь – не сказка, и я часто слышу в ушах просьбу Эли: «Поиграй со мной».

Поиграть с ней я не смогу уже никогда, как бы этого не хотела. Но, слава Богу, есть Таинство исповеди и причастия, есть верующие друзья, есть люди, которым надо помочь, есть Крест для спасения. И это значит – надежда есть. И каждый год, каждую, робко прокравшуюся в город, весну, я начинаю особенно тосковать по сестре; и когда эта тоска наполняет меня до краев и дышать – физически - больно, я прошу отца Михаила отслужить панихиду на Элиной могиле, и привожу ей букетики теплой растрепанной мать-и-мачехи.Сестра любила эти простенькие цветочки.