«Вырастет — сам разберется» — один из самых ложных педагогических лозунгов.

Не допуская ребенка к беседам о душе и о Боге, о Евангелии и чудесах, родители отнюдь не оставляют чистым религиозное сознание малыша, они пишут в его душе вполне определенные знаки религиозного содержания, ибо атеизм есть род религии, есть антирелигия. Но главное даже не в этом. Ребенок — не агностик, его восприятие духовного мира и живо, и реалистично. Он очень мистично видит мир. В его сознании нет деления мира на «естественную» и «сверхъестественную» сферу.

Вообще любое органичное религиозное чувство не воспринимает чудо, как нечто разрушающее порядок вещей, но, напротив, ощущает, что «без чуда миру не стоять», что чудо срастворено миру. Нормально — дыхание чудес, ненормальна жизнь лишь по физическим законам... Религиозное сознание очень реалистично, оно не любит «фантазии». Просто в его реальность входит еще и чудо, просто его реальность не ограничивается миром мертвых вещей.

Так вот, мир ребенка органичен, и чудо в нем имеет постоянную прописку. Вас поразило бы, если бы увидели на улице живого Христа? А малыша — нет. Его такая встреча просто бы обрадовала. И дети от 4 до 6 при встрече на улице со священником громогласно оповещают своих родителей и друзей, что «во-он Боженька идет!». Причем делают это детишки как раз из неверующих семей. Церковный малыш, начавший причащаться и встречаться с батюшкой, еще находясь в своей маме, конечно, к этому времени уже умеет относиться к священнику просто с привычной теплотой и доверием. А вот дети, лишь урывками слышащие что-то о духовной сфере, ловят каждый знак из той области, которую они же считают самой главной.

Как-то после службы, когда я стоял в храмовом дворике, ко мне подошел один человек. Он долго смотрел на меня, а потом спросил: «Ты здесь живешь?». Моим пояснениям о том, что я здесь не живу, а служу, он, похоже, не очень поверил. Когда же мы продолжили наш разговор, выяснилось, что за все 5 лет своей жизни этот человек ни разу в церкви не был. Раз так — мы зашли в храм. Понятное дело, я ничего ему рассказывать о храме не мог. Не говорить же ему «это иконостас», «это алтарь», «это паникадило» и прочие странно иностранные слова. В конце концов, он больше моего в храме видит... Так вот, походил он минут 5 по храму, затем возвращается ко мне и говорит: «А я видел, где тебя убили», — и показывает на Распятие...

А вот 3-летний ребенок долго мучается коклюшем. Перед сном говорит бабушке: «Бабушка! Если ты во сне увидишь Ангелов, скажи им, чтобы у меня перестал кашель: я очень устал!». Или вот случай, никак не объяснимый «влиянием среды». Сынишка красного комиссара ничего не знал о Боге — даже бабушка, когда тот спросил, что это у нее висит на груди, сказала, что часы. Но однажды, услышав удар колокола, говорит: «Бабуся! Понеси меня в церковь; я один раз, только раз посмотрю на Боженьку и больше не буду».

Если бы вы видели, как зажигаются глаза первоклашек, когда они видят, что в класс к ним зашел человек, который будет говорить с ними о Боге! Это не просто любопытство и не просто радость от новизны. Это еще и радость о снятии табу, снятии запрета. Даже если исходить из того, что религиозное сознание — это сознание «научно-недоразвившееся», «первобытное мышление», то и в этом случае религиозность ребенка совершенно естественна: онтогенез и филогенез идут параллельными путями. И, напротив, неестественно для ребенка быть материалистом. Но если естественное стремление ребенка к целостному, мифическому познанию мира не направить в выработанные культурой формы религиозного сознания, он будет обречен на индивидуальное мифотворчество и богостроительство. Табуирование бесед на очень важные для него темы приведет к искажениям его внутреннего мира. Попытки запретить сказки в СССР 20-х годов дали вполне разрушительные результаты. И речь идет, увы, не только о психических травмах, не только о душевном и эмоциональном голодании.

В начале 80-х годов вышла книга под названием «Преодоление страхов у детей». Жаль, что я не сохранил саму книгу и не помню ее авторов. Речь в ней шла о ночных страхах детей, об их боязни темноты и одиночества. Авторы же предложили вполне понятную психоаналитическую методику: они просили детей нарисовать свои страхи. Ребенок своей рукой рисовал причину своего испуга и боялся уже меньше. К книге были приложены эти рисунки. Какие же чудища страшили советских детей в обществе безвозвратно победившего социализма? Инопланетяне? Динозавры? Кощеи Бессмертные?... Большинство нарисовали бесов. Откуда страх перед чертями в советских ребятах?

В те годы бесенок в мультфильмах и на брелках, в детских раскрасках и книжках типа «Сказки о попе и его работнике Балде» — очень милое и смешное существо, с которым советские душеведы предлагали ребенку отождествлять себя.

Бабушкиными рассказами тоже ничего не объяснить: во-первых, верующих бабушек в то время было сильно меньше боящихся детей, а, во-вторых, даже верующая бабушка уж точно не станет рассказывать внучонку о лукавом, не дав прежде и средств духовной защиты от него. Дело в том, что родители, журналисты и педагоги лишь друг друга могут убедить в том, что до получения паспорта ребенку ни к чему знать что-то о духовном мире. А Князя Тьмы они убедили в том же самом? Ему они запретили прикасаться к детским душам? И никогда они не замечали в своих собственных детях, воспитуемых по самым прогрессивно-научным методикам, приступов неописуемой и неспровоцированной ярости? Не видели в них припадков буквальной одержимости? Или не наблюдали еще худшего — как ребенок, еще секунду назад казавшийся ангелом во плоти, вдруг на минуту превращается в Кая с обледеневшим сердцем, не желающего и слышать о чьей-то боли?..

Детей надо защищать. От духовной отравы надо защищать духовным же оружием. Таблетки, умные книжки и рисунки тут не помогут. Церковь защищает детей Крещением и Причастием.

И здесь уже придется объясниться с теми, кто из сугубо религиозных и добрых побуждений не желает допускать крещения детей. Придется объясниться с протестантами. Они считают крещение детей недопустимым. Они говорят, что человека надо сначала научить, а потом крестить, потому что апостол Петр сказал, что крещение есть обещание Богу доброй совести (1 Петр. 3, 21). Протестанты правы. Младенец не может ничего обещать. И если в крещении видеть своего рода присягу, то лучше детей ею не обременять.

Но в том-то и дело, что ап. Петр не видел в крещении чего-то похожего на клятву юных ленинцев («Я... перед лицом моих товарищей, торжественно обещаю и клянусь жить по 10 заповедям...»). Церковнославянский перевод смысл этого стиха передает как «вопрошение у Бога совести благи». Здесь крещение оказывается не приношением, не обещанием, но просьбой... Может, свв. Кирилл и Мефодий плохо понимали греческий? Но вот природный грек и христианин еще вполне ранних времен св. Григорий Богослов (IV век) подтверждает, что речь у ап. Петра идет о даровании доброй совести в крещении — от Бога (Слово 40, на крещение).

Греческое слова «ἐπε?ρώ?τη?α» означает в Новом Завете не «обещание», но «вопрошание», просьбу (латинский эквивалент — interrogare, rogare). О чем эта просьба? Продолжение фразы ап. Петра разъясняет: «Крещение... спасает воскресением Иисуса Христа». Контекст говорит о том, что жить надо в доброй совести. Но если и без Христа у меня уже есть наличная добрая совесть (которую меня призывают обещать Христу). так зачем вообще Он нужен? Если я и так добр и праведен, зачем крест Христов? Значит, нужно «обновление ума», нужно у Бога просить дар различения духов. Но это и есть радикальнейшая перемена в человеке, которая и не может произойти без вхождения Бога внутрь человека, не может произойти одним лишь усилием воли или сознания человека.

Значит, крещение — это не присяга, не клятва, не юридическое обязательство, как у баптистов, а все же внутреннее изменение в людей, у которых чувства навыком обучены различению добра и зла (Евр. 5, 14). И это прошение дара чистой совести — преждевременно ли оно для младенца? Да, обещать младенец ничего не может, но разве не может он просить? Не есть ли все его бытие — просьба? Бог больше нашего сердца (1 Ин. 3, 20), и эту свою огромность Он тем не менее дарит нам, вмещает в нас. Любой человек, читавший Библию, скажет, что в Ветхом Завете прообразом таинства Крещения было обрезание. Обрезание было знаком вхождения в Божий народ, знаком Завета. Совершалось же оно на седьмой день после рождения мальчика. Так что до Христа младенец мог быть членом Церкви, членом народа Божия, а после Его пришествия и жертвы это оказалось невозможным? Так пришел ли Христос, чтобы облегчить людям путь к Богу или чтобы затруднить его?

Впрочем, расхождение православия и протестантизма по вопросу о крещении детей — это не просто проблема правильного перевода. За этой разницей стоит принципиальное различие восточного и западного христианства. Наследовавший привычки римского юридизма средневековый Запад грех понимает как вину, как нарушение закона и преступление. Православие в грехе видит прежде всего болезнь. В отличие от юридических схем восточное христианство понимает грех не столько как вину перед Богом, сколько как рану, что наносит человек своей собственной душе. «Пес, который лижет ноздри свои, пьет собственную кровь, и по причине сладости крови своей, не чувствует вреда своего», — с восточной экспрессивностью говорит преп. Исаак Сирин.

Так скажите, если заболел ребенок, какая мать скажет ему: «Ты все же сначала вырасти, кончи медицинский институт, и только когда ты поймешь, как действует на организм это лекарство, и когда ты пообещаешь больше никогда не есть снег — вот тогда я тебе дам лекарство!»? Понятно, что преступник, не принесший сознательного покаяния, не может быть помилован. Но должен ли врач отказывать в помощи больному только потому, что тот еще не понял источника собственной болезни? Верно, нельзя насиловать человека. Но с какой стати младенцев считать за демонов? Какие есть основания считать, что они противятся соединению со Христом?

Согласны ли протестанты с суждением Тертуллиана, что душа человеческая просто по природе своей уже христианка? Значит, естественно для человека стремиться ко Христу, а не противиться Ему? Значит, лишь злая воля человека отклоняет его стремление от Источника жизни? И что же — выходит, младенцы столь злы, что для них нет места в Церкви и что их крещение нельзя расценивать иначе как насилие над их волеизъявлением?..

Уже вспоминавшийся нами митр. Вениамин (Федченков) рассказывал о происшествии, в котором некрещеная умершая девочка-протестантка просила священника в видении о молитве. Поскольку христианство — это область практики, это свидетельство не может быть просто отброшенным... Точно так же, как невозможно вместить в рамки протестантской догматики духовный опыт тысяч русских подвижников, крещенных в детстве, но приобретших несомненный христианский духовный опыт. Что же, оптинский старец Амвросий так и не был вообще христианином, не был членом Церкви только потому, что крестился в детстве, а не по баптистскому обряду по достижении совершеннолетия?

Детям нужна защита. Детям радостна жизнь в Церкви. Так пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне! (Мф. 19,14).

А еще при выборе между православием и протестантизмом было бы неплохо спросить самих детей — какая церковь им больше по сердцу. Религии, Основатель которой сказал, что в чем-то очень важном мы должны походить на детей, а иначе не сможем войти в Царство Небесное, не может быть безразлично мнение детей о ней самой.

Так вот — спросите малышей: как они хотели бы — чтобы залы молитвенных собраний походили на актовые залы баптистских молельных домов, чисто выбеленные и с транспарантом на заднике, или чтобы они были похожи на загадочные и сложные золотоиконные миры православных соборов? Дети хотели бы, чтобы человек, говорящий с ними о Боженьке, был одет в костюм с галстуком и был гладко выбрит, или им интереснее (при прочих равных условиях) говорить с бородачом, который иногда появляется в необычной черной рясе, а иногда — в еще более необычных сияющих облачениях?

Многие годы православную семинарию в Нью-Йорке возглавлял замечательный русский богослов о. Александр Шмеман. Ему, конечно, часто приходилось отвечать на вопросы американских протестантов, недоумевающих по поводу сложности православного Богослужения. И как-то он ответил очень просто: «Я могу долго объяснять вам, почему в нашем храме это так, а это — вот так. Я могу часами разъяснять вам смысл каждой детали нашего облачения, смысл каждого литургического жеста и слова. Но я скажу кратко: детям это нравится!»

И еще он добавил, что сияние митр и икон, кадила и литургических сосудов — это отблеск многокрасочности рая. Если же кому-то захочется от имени детей настаивать, что детям религия скучна, вредна, неинтересна, я посоветую прежде написания академической статьи на эту тему зайти все же на воскресную литургию в храм и посмотреть, кто толпится ближе всего к алтарю? А еще лучше на Пасхальной неделе съездить в Троице-Сергиеву Лавру и постоять на Пасхальной утрене в Успенском Соборе. Когда священники «веселыми ногами» (это выражение пасхального канона) бегают по храму с каждением, дети, перекрикивая друг друга и перекрывая хор, кричат что есть сил в ответ на тихое приветствие монахов: «Воистину Воскресе!»

Нельзя сложить верного представления о православии, не зная, как его воспринимают дети. Нельзя составить верное представление о детях, не зная, как они воспринимают православие. И поэтому как в курсы введения в православное Богословие, так и в курсы детской психологии я бы рекомендовал включить две очень светлые и духовные книги: «Лето Господне» И. Шмелева и «Дорожный посох» В. Hикифорова-Волгина.

В этих книгах — православие глазами семилетнего мальчишки. И о более старшем возрасте тоже не стоит судить только на основании статей о «подростковой преступности».

«Однажды после причащения пришли ко мне 2 юноши, лет уже 16-17. Чистые, красивые. Постучались. Впустил.

— Что вы пришли, — спрашиваю.

— Та-ак! — Сели. Молчим. Они сидят тихие.

— Hу, как себя чувствуете? — спрашиваю.

— Хорошо-о! — отвечает один.

— Другой добавил: «Будто на Пасху». Еще помолчали.

И мне было радостно сидеть с ними. Потом один говорит задумчиво: И подумать только, за что Бог дал эту радость!.. Только за то, что мы исповедались...

Посидели и ушли, а у меня осталось впечатление, будто у меня были настоящие Ангелы

«Это из воспоминаний митр. Вениамина (Федченкова). Если эта радость поздно настигла нас, пусть она раньше встретится хотя бы нашим детям. А у нас с вами есть другая радость, хотя и не изначальная, но не менее подлинная. Это — «Радость, ведомая тем, кто спасся от смерти, к кому вернулась любовь, и тем, чьи беззакония покрыты».

д. Андрей Кураев