Аня Федорова: Дойдет лишь идущий

Крестили меня в детстве — 7 годиков было… Смутно помню, как «помыли» меня в золотом тазике, и потом большой дедушка в белой одежде и с черной бородой дал мне из ложечки Что-то красное. Потом мама вечерами читала мне Детскую Библию. Интересно было…

Я всегда знала, что Бог есть, и когда в школе пытались убедить, что люди произошли от обезьянок, мне было очень смешно. Но особым благочестием семья наша не отличалась, и крестили меня, наверно, не от великой веры, а скорее всего по традиции; прадедушка ведь протоиереем был. В Церковь не ходили, даже на Пасху… не знала я ни о молитвах, ни о постах.

Но вот один раз братик младший попал в беду. Сама не знаю как, встала на колени ночью и от всего сердца говорила: «Господи, спаси его… ну пожалуйста… и я буду молиться Тебе всегда…». Я была уверена, что Господь услышит, поможет, Он ведь добрый, Он всегда рядом, я верила… И Господь не оставил, услышал искренний крик детского сердца — братик остался здоровенький. Вот так я и молилась впервые в жизни, даже не зная, что это называется молитвой — просто просила и верила…

Потом переехали мы далеко-далеко, в другую страну, в чужой город, с чужими людьми, которые говорили на чужом языке, остался позади любимый дом, родные, друзья. Привыкать к новому было невыносимо трудно, больно и одиноко: все чужое, не мое, не родное. Но вот и тут друзья появились, и горечь одиночества пробовала «подсластить» на дискотеках, в клубах, шумных компаниях, но… не нашла я там самого главного, чего искала, Любви не нашла… Бывали моменты, что жить не хотелось: зачем? Зачем я живу, для чего все это, спрашивала я себя — и не находила ответа…

И вновь Господь не оставил… Однажды летом я поехала в Почаев. Было это в августе, людей было множество, оказывается, это был большой праздник, праздник Почаевскои иконы Божией Матери. Великая вечерня, смиренное монашеское пение, вечерние сумерки и тихий свет тоненьких свечей, освещающих лики икон… Душа рыдала у Распятия — нашла, нашла, я нашла то, что так долго искала! Господи, Слава Тебе…

Справедливости ради, должна сказать, что поначалу Православие казалось мне религией «запретов» и «нельзя» — нельзя смотреть телек, нельзя носить штаны, нельзя, нельзя… Мне казалось, еще чуть-чуть — и скажут: «Дышать нельзя — тоже грех». В каждом поступке видела грех, часто все это приводило к такому унынию, что казалось, вся моя жизнь — сплошной грех.

Сравнивая себя с прихожанами нашего храма, часто думала: «Вот где благочестие-то… спасаются люди, а я?..». Но не понимала, что благочестие не в том, чтобы пять акафистов в день отчитать, а, например, посуду вечером помыть, когда мамочка устала.

Со временем Православие открывалось для меня в новом свете. Побывала в одном известном киевском монастыре, и в мою жизнь вошли новые люди, друзья, которые принесли с собой радость, и главное, я поняла, что Православие — это не «запреты» и «нельзя» — это любовь и бесконечная доброта. После исповеди и причастия, когда на душе была Пасха, хотелось прокричать на весь мир: какое все-таки Святое, Светлое, Чистое и Вечное мое Православие, ведь Любовь я нашла именно тут. И это не просто любовь к Пете или Васе, или котенку Мурзику — это Любовь истинная, которая все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, любовь, которая никогда не перестает… Ведь это Имя Божие, а Он превыше Вечности…

Я нашла ответ на свой вопрос, и вновь захотелось жить. Ведь жизнь дана, чтобы любить…




Олег Кочевых: Новое детство

Детство мое не было трудным. Вокруг я не встречал много зла. Однако любви к людям тоже не помню. Родители, вещи, формулы, одноклассники — все это казалось одинаковым рядом чужого мира. Одни только книги действительно любил.

Когда мне было лет двенадцать, по телевизору показывали передачу о Достоевском. Там были сценические постановки из его романов. В одной из сценок девушка взволнованно читала юноше главы из Евангелия. Интонация и смысл слов были потрясающи! Я ухватил давно стоящий на полке Новый Завет и взахлеб читал его. А вскоре пошел с отцом покупать «полную» Библию.

Вскоре я стал убежденным «книжным» православным. На стенах комнаты с каждым годом было все больше икон. На полках стояли перечитанные и во многих местах подчеркнутые Флоровский, Карсавин, прп. Лествичник, десятки книг и брошюр. Чтение и беседы тогда казались основным проявлением духовности.

Книжная вера оттачивалась в проповедях для отца — философствующего литератора. Споры происходили в Лавре. Туда мы ходили каждое воскресение на «возвышающую» прогулку, заходя в храмы не более чем на пять минут. А по дороге непрерывно полемизировали, доказывали, обсуждали. С удивлением вспоминаю, что в шестнадцать лет напряженно спорил о синергии, о Фаворском свете, о личности и телесности — сейчас бы, наверное, так не смог.

При всем высоком богословствовании я ничего не знал о таинствах и богослужении. Считал их необязательным символическим выражением той же философии. Собственное Крещение (а я был некрещеным ребенком) все откладывал на потом, «когда основательно подготовлюсь».

Такой теоретический период продлился тринадцать лет. Половину моей нынешней жизни.

Вроде бы я тогда знал, что хорошо, что плохо. Но странное дело, сколько не начинал бороться с тайными и явными пороками, они неумолимо побеждали.

Паралич собственной воли удивлял: ведь я знаю, почему же не могу?! Хоть среди ночи разбудите, расскажу отличия софийного понимания Вечной Женственности у Соловьева и Флоренского. А между тем, элементарные необязательные соблазны приводили к падениям — в которые не впадали многие мои друзья, не знавшие и Десяти заповедей.

Сколько не давал себе зароков — долго не выдерживал и падал вновь. Не собирая, я неудержимо расточал, теряя даже видимость гуманизма и «правильности». Уже своей волей совершал и оправдывал самые гнусные поступки.

Но однажды слова близкого человека, видимо, растопили в нем осколок зеркала троллей. Сама собой начала развеиваться холодная умственность. И вскоре я с удивлением обнаружил во многих книгах (не раз прочитанных), что не знание о Боге и мире, а Таинство Причастия является центром жизни христианина. Оказалось, что Христос не автор и податель философии — и что за христианской философией я проглядел Его, живого Бога.

Но придти хотя бы к Таинству крещения силы воли совершенно не хватало. Глупая мелочь, ведь Крещение — это пятьдесят гривен, а тратить жалко: лучше накупить книг отцов Антония Сурожского и Андрея Кураева…

Прошло немало времени, и я все-таки пришел креститься. Во время Таинства миропомазания чуть не умер. Вдруг похолодело тело, сердце куда-то ушло, озноб, страшное тревожное обмирание. Батюшка обернулся, посмотрел на мое позеленевшее лицо и отправил меня на скамейку, продолжив читать молитвы перед купелью в одиночестве. А когда он повел меня за руку в алтарь, я шел, как сомнамбула: перед глазами круги, ноги подкашиваются… Выйдя из храма на улицу, почувствовал себя совершенно здоровым. Стоит ли говорить, как можно объяснить это неожиданное телесное явление?

Следующие полгода я провел так же нехорошо, как и жил до Крещения. Без таинств и с теми же пороками. Но с каждым днем необходимость воцерковления нарастала, будоражила сердце. Душа уже требовала, но лень превозмогала.

Не знаю, сколько бы я еще пребывал в слабовольном избегании храма — если бы не знакомство с одним воцерковленным писателем. Его напористость, убедительность, логичное развенчивание глупостей придало воле недостающую силу. Он, можно сказать, пинками загнал меня на первую Исповедь и Причастие.

Началась новая жизнь. В ней, во многом, другие радости и огорчения, иные ценности и цели. А еще теперь есть чувства к людям. То радость, то раздражение, то улыбка, то недоумение — вот оно настоящее, новое детство!




Татьяна Ивашкова: Маленькая победа

Те, кто впервые пришли в храм уже взрослыми, без сомнения, помнят необыкновенное чувство, возникавшее всякий раз во время церковной службы. Позади тревоги, сомнения, долгие, бесплодные поиски истины и смысла жизни, преодоление чувства страха и стыда. Крещение, первая исповедь, первое причастие… И вот мы — неофиты, новоначальные. Призывающая благодать — так богословы называют то, что дарит нам радость и ощущение полноты бытия в начале церковной жизни. Наверно, никто так не чувствует присутствие Божие, как новоначальные. Господь словно говорит им: «Видишь, как хорошо, как отрадно у Меня? Верь, люби, надейся — и раздели со Мной Царство Небесное».

Тогда каждая служба была настоящим праздником. Скорее бы конец недели, скорее бы в храм. Оказаться среди тех, кто всей душой стремится к Богу, присоединить своё робкое прошение к соборной молитве. Какая же это была радость — узнавать, впитывать в себя новое, учиться. Вот такой же новоначальный, как и ты, — неуверенно поглядывает по сторонам: так ли ведёт себя, вовремя ли крестится и кланяется. Это сейчас можно сказать важно: «Да разве это главное? Лишь бы молитва была в душе!» А тогда… Тогда всё казалось главным и необходимым. Никогда не забуду, какую радость испытала в тот момент, когда впервые спела вместе со всеми Символ Веры, ни разу не запнувшись. Как ещё совсем недавно незнакомые и непонятные слова наполнялись смыслом. Какое ликование поднималось в душе, когда под звон колоколов выходила после литургии на церковный двор, и весь мир казался обновлённым — совсем не таким, каким был несколько часов назад.

И не было сомнений, что так будет всегда. Да, беды, несчастья, болезни — куда от них деться. Но разве это страшно, когда есть Господь, храм, молитва, богослужения? Столько радости впереди, какое богатство дано нам! И всё же рано или поздно к каждому из нас впервые приходила мысль, обескураживающая своей простотой: «А может быть… не ходить сегодня на службу?»

Не пойти в храм?! Но как же так? Разве можно? Ведь Господь… Ведь апостольские правила… Ведь я же каждое воскресенье…

Но лукавый голосок с лёгкостью отметает все мои робкие возражения.

Ты плохо себя чувствуешь. А если пойдёшь сегодня в храм, то окончательно заболеешь и будешь неделю лежать в постели. Разве случится что-нибудь ужасное, если ты останешься дома? Соборная молитва? А разве она станет слабее, если ты не присоединишь к ней свой голос? Между прочим, можно усердно помолиться и дома. Вот твои близкие в храм не ходят, и что? Они, может быть, добрее и порядочнее будут, чем некоторые усердные прихожане. И апостольские правила говорят о двух пропущенных воскресных службах, а ты-то всего на одну не пойдёшь. В конце концов, подумай сама! Ты же не причащаешься каждое воскресенье. А литургия для кого? Для верных. Для тех, кому священник возглашает от имени Господа: «Приидите, ядите, сие есть Тело Мое». Во времена первых христиан причащались за каждой литургией, тогда не было таких, которые пришли просто постоять да помолиться. Так что…

Воскресенье, 5:30 утра. Ранняя литургия начинается в 7:00. Успеваю прихлопнуть будильник, пока он не перебудил всех. За окном темно, идёт дождь. «Внутренний голос» убеждает меня остаться дома. «Уйди, дрянь!» — гоню его прочь. Печальный опыт говорит о том, что, если поддаться ему, послушаться его, весь день будет испорчен. Смущение, стыд, сожаление о собственной слабости… «Господи, помоги!» — прошу я и силой вытаскиваю себя из постели. Крадусь на цыпочках. Если разбужу родителей, они весь день буду ворчать, что я со своей церковью даже в выходной не даю никому выспаться.

Выхожу на улицу. Темно и пустынно. Ещё не поздно вернуться, шепчет знакомый голос. Ещё можно раздеться, лечь в мягкую, тёплую постель и спать до обеда. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» Голос умолкает.

На трамвайной остановке ёжатся на ледяном ветру несколько человек, с надеждой вглядываясь в даль. Некоторые мне знакомы — это наши прихожане. Становится чуточку легче — я не одна. Наконец появляется трамвай. Едем. Хочется спать. Читаю молитвы. И постепенно сонное уныние сменяется радостным предвкушением.

От остановки до храма — всего несколько десятков метров по старому кладбищу. Наверху, на пригорке между деревьями путеводный огонёк — светильник у образа святого благоверного великого князя Александра Невского. И вдруг понимаешь, так ясно и остро, что весь наш мир — внизу и в темноте, и только там, в вышних, у Господа — свет. Словно тает ледяная корка на сердце, оно бьётся часто и взволнованно, а ноги сами несут в гору.

«Благословенно Царство…» — и начинается литургия. С одной стороны, всё так знакомо и обыденно. А с другой… Каждая литургия — это чудо. Это то, к чему невозможно привыкнуть. Внутри всё замирает от благоговения — буквально в нескольких шагах от нас по молитве иерея творится непостижимое умом чудо: хлеб и вино претворяются в Плоть и Кровь Господа нашего. Подбор под ваш интерьер жалюзи, возможность выбора цвета и фасона на любой вкус. Разве можно привыкнуть к этому? Разве можно остаться равнодушным к тому, что эти люди, стоящие сейчас у солеи со скрещёнными на груди руками, через секунду примут в себя частицу Бога и приблизятся к Нему настолько, насколько это вообще дозволено смертному человеку?

Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них (Мф. 18, 20). Конечно, мы об этом знаем. Но одно дело знать холодным разумом и совсем другое — впустить это знание в душу. Господь — здесь, рядом со мной! Неужели это я совсем недавно слушала увещевания лукавого и уже готова была поддаться ему, лишь бы не выходить из дома в холод и темноту?

Одна моя знакомая матушка говорила так: «До чего же мы, люди, глупы. Царь приглашает нас в Свой дворец. Он может дать нам всё, что мы попросим, вплоть до вечной жизни. Стоит только поверить Ему, стать Его добрым слугой и попросить. А мы? Ломаемся, выдумываем всевозможные отговорки, не идём. А если и придём, то что делаем во дворце? Глазеем по сторонам, болтаем с другими слугами и думаем о своём».

Воскресная литургия закончилась. Выхожу из храма с ощущением звенящей лёгкости во всём теле. Немного похоже на то, что испытываешь после успешно сданного экзамена. Кто знает, может, это и был один из тех экзаменов, которые мы сдаём всю свою жизнь.