Рассылка от партнеров

 

 

Профессия врача-реаниматолога появилась в моей жизни раньше, чем вера. Врачом я очень хотел быть в раннем детстве, а уже обучаясь в мединституте выбрал реаниматологию как специальность. На «скорой» начал работать еще студентом и с тех пор трудился там почти без перерывов, много лет совмещая это дело с работой в стационаре.

Реанимация — это, на самом деле, самая интересная медицинская специальность, если не считать психиатрию и патанатомию (СНОСКА: Патологическая анатомия). Смысл работы врача-реаниматолога — прогнозировать ситуацию с больным таким образом, чтобы избежать наихудших сценариев.

Как на фронте атеистов не бывает, так атеисты крайне редко встречаются и в медицине. А уж встретить среди реаниматологов человека по-настоящему неверующего — вряд ли возможно. Среди медиков бывают люди, которые с Богом спорят. Помните, как у Маяковского: «Я думал, ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик». Богопротивники бывают, атеистов — нет. И когда я стал работать в медицине, пришло осознанное ощущение того, что не может быть ничего просто так...

 

 

До веры я потихонечку дошел. Я очень рано научился читать: в 4 года уже читал бегло и много, поскольку интересовался всем чем угодно — от устройства туалета до философских построений, а в три года разъяснял друзьям моих родителей разницу между инфляцией и девальвацией. Естественно, попадались и книжки по атеизму. И это был кладезь библейских цитат! И вот когда я в первых классах школы прочитал «Библию для верующих и неверующих» и прочие гадости, меня стала интересовать эта тема. Так что уже школьником, будучи некрещеным, я все-таки знал фабулу Евангелия. Кроме того, моя мама инженер-строитель, ее друзья — архитекторы, я с детства ходил к ней на работу и был воспитан на русской иконе. Школьником заходил в храмы — мне было интересно. А крестился достаточно «случайно»: таинство совершили на дому, нас крестили вместе с сыном маминой подруги, «за компанию».

И в какой-то момент работа мне стала давать понимание того, что жизнь человеческая не может существовать без цели. А если так, то должно быть что-то выше нас. Есть такая теорема Гёделя о неполноте: непротиворечивость системы не может быть доказана в рамках самой системы. Другими словами, смысл человеческой жизни не может быть объяснен исходя из самой человеческой жизни. Если жизнь бесцельна, то и медицина не нужна в принципе: какая разница, умрешь ты сейчас или через десять лет, если все равно тебя не станет, ты исчезнешь? Кстати говоря, почему в Советском Союзе не было нейрореанимации? Потому что неврологический больной, выйдя из тяжелого состояния, становится глубоким инвалидом, а жизнь таких людей, исходя из материализма, не имеет смысла — такие люди не нужны для строительства социализма... Я стал задумываться над такими вещами, так и пришел к вере в Бога.

  На богослужении

 

 

Понятно, что у человека, который со смертью работает, отношение к ней более трезвое, спокойное. У меня нет священного ужаса перед смертью. Я отношусь к ней как к работе. В Писании сказано, что дело врача — продление жизни: Ибо и они (врачи) молятся Господу, чтобы Он помог им подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни (Сир 38:14). В этом смысле разница между врачом и обычным человеком, может быть, только в том, что врач более трезво смотрит на это. Умер человек — помяну его потом: весь мой помянник исписан моими покойниками. Но тайна смерти от этого никуда не девается!

К примеру, есть определенная точка, после которой мы не можем отвратить смерть. Самый характерный пример этому — уход моей бабушки. Она тяжело болела и в последние минуты была уже без сознания. Я и еще несколько человек находились рядом. И вдруг, будучи без сознания, бабушка подняла руку и сделала жест, который можно было понять однозначно только одним образом: «Всё». После этого никакие реанимационные меры не помогали — сердце не запускалось. Свидетелей этого жеста было несколько, так что показаться мне не могло.

Не всегда этот момент можно определить — мы же люди, можем ошибиться. И даже если точка пройдена, это не значит, что мы должны все бросить: врач должен спасать до конца, это его работа, он инструмент в руках Бога.

 

В медицине есть формальные критерии, когда человек ушел и его не вернуть: 30 минут безуспешной реанимации в обычных условиях, когда нет никакой электрической активности сердца, оно не реагирует, это значит — всё. Есть биологический критерий смерти: у человека появляется «синдром кошачьего зрачка», или феномен Белоглазова (СНОСКА: Возможность изменения формы зрачка с округлой на овальную при сдавливании глазного яблока с боков; появляется через 10-15 минут после наступления смерти) — тогда ясно, что он умер. Что происходит с душой в этот момент? Возможно, она отлетела еще раньше — мы этого не знаем. Наука ничего не может сказать по этому поводу.

Хотя есть байки, бытующие в околомедицинских кругах: например, будто кто-то взвешивал умирающих, и после момента смерти тело меняло вес — значит, душа сколько-то весит. На самом деле, если это и говорит о чем-то, то только о том, что определенное количество энергии затрачивается на переход.

Во всех книжках о тайне смерти — например, в знаменитой книжке доктора психологии Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании» или в «Переходе» хирурга Петра Калиновского — говорится, что существует нечто, что человек видит в процессе умирания: часто это тоннель, кто-то видит какие-то фигуры. Причем, как правило, люди даже в разных культурах видят приблизительно одно и то же — как раз у Кюблер-Росс, и у Калиновского это указано. Они не всегда могут сформулировать увиденное понятным языком. Мы, будучи верующими людьми, предполагаем, что здесь речь о переходе в загробную жизнь. А был такой академик Неговский, он писал, что это не что иное, как феномен трубчатого зрения, отмирание коры головного мозга. Любой процесс можно объяснить по-разному, исходя из своего мировоззрения, — ведь тут строго ничего доказать невозможно. Наука на самом деле эти вопросы не рассматривает.

 

Медицина не имеет дела с душой, она работает на другом уровне. Скажем, о последнем моменте жизни человека мы знаем чисто технически, с точки зрения физиологии, нейрофизиологии, но никто не знает на самом деле о духовной жизни. Врачи работают с телом и его проявлениями, в частности, с сознанием. Сознание — это то, что напрямую зависит от тела, от мозга. Есть определенные повреждения на биохимическом, на нейрональном уровне, когда сознание изменяется, а душа остается той же. Она же не меняется от того, что человек в коме, что он без сознания. Больные в глубокой коме способны слышать, что происходит вокруг них, и такие случаи многократно были описаны. Почему я в свое время и гонял своих молодых врачей и медсестер за то, что они в присутствии пациентов прохаживались по их поводу, говорили то, что не следовало говорить. Нельзя говорить: «А, этот умрет».

Жизнь духа вне сознания — есть. Более того, я уверен, что и в состоянии смерти мозга душа функционирует как душа. Поэтому, кстати, я не принимаю это понятие — смерть мозга. Я не могу сказать, какая жизнь души происходит в этом состоянии. Но знание православной догматики (второе высшее образование у меня богословское, я Свято-Тихоновский университет закончил еще) говорит о том, что душа — как было сказано преподобным Иоанном Дамаскиным — соединяется с телом не как часть с частью, а вся в целом. Если функционирует сердце, если функционируют легкие, значит, душа там существует и действует. Это как-то таинственно происходит...

 

 

Психика, безусловно, связана с мозгом в том смысле, что нет мозга — нет психики. Но это не прямая связь. Сознание и мозг связаны больше, но тоже не тождественны. Можно повредить такие зоны мозга, которые никак не повлияют на психику. Например, можно повредить дыхательный центр: человек перестанет дышать, а психика у него будет совершенно нормальная при этом. Он будет жить, дышать с помощью аппарата.

Психика и сознание также не тождественны. У умственно отсталого есть сознание? Конечно, есть, но оно измененное. Есть угнетение сознания, а есть изменение. Например, под действием низкого давления, когда нарушается кровоснабжение мозга, человек плохо отвечает на вопросы, путается, заторможен — это угнетение сознания. А изменение сознания — это как раз нарушение психики. У шизофреника сознание изменено. Но душа — функционирует!

 

 

Смерть противоестественна, Господь не создавал ее. Смерть — это то, что получилось в результате грехопадения. Она противоестественна, но можем ли мы представить наш мир, в котором смерти нет? Не можем. Это не значит, что мы должны воспринимать смерть как что-то положительнее. Она дурна, но у нее есть свои полезные качества. Например, то, что она препятствует эскалации греха...

Я смерть не принимаю, я ее не люблю и не могу смириться со смертью — это мое внутреннее ощущение. Поэтому ситуация, когда больной безнадежен по определению, для меня противоестественна. Я бы не смог работать в гематологии или в онкологии. Потому что любая реанимация тяжела тогда, когда ты имеешь дело с безнадежными больными, осознающими свое умирание.

Я не миссионер, не психолог: в силу специфики своей работы я человека не «веду», а вижу зачастую в первый и последний раз в жизни — у меня другая роль. Но я считаю, что человеку обязательно нужно рассказывать, к чему приведет его заболевание. В нашей медицине это не принято, но в принципе так должно быть: человек должен знать. Конечно, нельзя сказать просто: «Ты умрешь». А можно сказать: «Ты умрешь, но тебе этот период дан на подготовку к вечной жизни». Безусловно, это очень сложно. И мне бывает очень сложно говорить с людьми о смерти...

 

С пациентами-детьми мне приходилось иметь дело, в основном когда я работал на эпидемии дифтерии. У ребенка меньше грехов, поэтому, в отличие от взрослого, у него нет страха, ужаса. Хотя нельзя сказать, что он совершенно не боится смерти — для этого надо быть либо святым, либо дураком. Но ребенка не тяготит грех. Это момент, которым, в первую очередь, он отличается от взрослого. Другой момент: если взрослый часто строит психологическую защиту — он надеется, что не умрет, цепляется за любое слово врача, за любую надежду, убеждает себя, что выздоровеет, то ребенок, который умирает, прекрасно все понимает и не обманывает себя. Поэтому для него этот момент по-другому происходит. Хотя ребенок не верит в смерть свою — как исчезновение — он не может представить: как это, я есть, но меня не будет...

Если на взрослого человека давит то знание, которое он уже получил, — что жизнь заканчивается, то маленького ребенка больше страшит неизвестность, страшит расставание. Естественно то, о чем я сейчас говорю, ребенок не формулирует сам, но он, допустим, может сказать: «Я боюсь, я не знаю, как это», — и не способен сформулировать точно, чего именно он боится.

Но я никогда не видел, чтоб дети боялись бесов. Дети с этими инфернальными существами и не соприкасаются — на моей памяти такого не было. А к взрослым они приходят, и это достаточно страшно наблюдать... Человек начинает в ужасе метаться, он видит что-то, кого-то, иногда рассказывает после, что видел каких-то существ. Вообще в медицинской практике это классифицируется как делириум — галлюцинации, но они тоже бывают очень разные. И потом мое глубокое убеждение, что никаких галлюцинаторных расстройств такого типа нет, а есть именно контакт с этими инфернальными существами.

Кстати говоря, год назад была такая история. Мы перевозили пациента из больницы Кащенко (теперь она — «имени Алексеева», но в народе все равно — «Кащенко») в больницу соматическую — у него развилась пневмония, больной был очень тяжелый. Он находился без сознания, на аппарате ИВЛ, и вдруг открыл глаза, сфокусировал взгляд, причем не на нас, а в пространство, при этом вид у него был крайне испуганный, было ясно, что он увидел что-то крайне ужасное. При том что был без сознания — это легко определить, это видно.

Мы не знаем, к кому и зачем кто приходит, не знаем, что умирающий совершил в своей жизни. Бесы приходят и к праведным, чтобы попугать их. Но в том, что эта реальность существует, я убежден.

 

 

В православных молитвах есть такое прошение — о кончине безболезненной, мирной, непостыдной. На мой взгляд, это, в первую очередь, относится не к физической составляющей. Кончина безболезненна в силу того, что она непостыдна и мирна! Человек, который прожил свою жизнь праведно, так и умирает: приходит из храма, причастившись, ложится под иконы и умирает. Если нет — он проходит свои мытарства здесь, по каким-то известным ему и Богу причинам. Если такой человек страдает, но не просит эвтаназии, он эти страдания воспринимает совершенно по-другому — как страдания за Христа и со Христом. Господь терпел и нам велел.

Никто, конечно, не знает, как мы сами себя поведем, оказавшись в такой ситуации. Но по моему опыту, человек, который охотно соглашается на наркотики, на обезболивающие, верит больше в силу медицины, чем в силу Божию. И напротив, мы знаем массу случаев, когда праведные люди отказывались от обезболивающих. Во всяком случае, старались принимать как можно меньше сильных лекарств. Хотя, конечно, разные ситуации и разные болезни бывают, и четкой корреляции нет: принимаешь — атеист, не принимаешь — святой. Но мой опыт говорит о том, что нередко некая связь есть, и это всегда выбор самого человека…

Мне приходилось видеть, как умирают разные люди. К примеру, на прошлую Пасху прямо перед службой, на полунощнице, умерла одна бабушка. Я уже был в алтаре, но еще не облачался. Вдруг меня зовут: «Выходи, там бабушке плохо!» А у нас в храме несколько врачей — они уже ей реанимацию проводят. Это наша прихожанка, она постилась, очень благочестивая бабулька. И вот подошла к Плащанице, приложилась, сделала поклончик и тут же завалилась. Мы продолжили реанимацию — у меня с собой в машине реанимационный набор есть — но вернуть ее не удалось. Опять же, мы не знаем, почему ей Господь дал такую смерть. Но зная ее жизнь, мы можем предположить, что Пасху она встречает уже там…