ПЕРЕМЕНЫ
 

 Вдох. Еще вдох. Вздох.

«Том!»
Нет ответа.

«Том!»
Нет ответа.

А Том уже несется безропотный, подхваченный неумолимым ветром, над пыльной дорогой, ведущей к детству. «Я все вижу, - говорит он ветру, - море сегодня не спокойно, и мне не разрешат купаться. Разве что, у берега креветок сачком половить…»

«Верно», - соглашается благосклонно ветер, и несет дальше, не останавливаясь, нет времени у ветра ни секунды.

Проводит Том бесплотными пальцами по лицу, и глядит сквозь них на солнце, не щурясь.

«Постой, – просит он, - дай мне этот дом под красной черепицей рассмотреть. Он чем-то так знаком. Позволишь мне лицо умыть под краном?» И чувствует, как мягко ставит его ветер на ноги и исчезает, невесомо поцеловав в лоб напоследок.

«Кто ты?» - спрашивает Том у незнакомой женщины, прибирающей его детскую. Но нет сегодня настроения болтать у женщины, и продолжает она, гневно закусив губу, сметать паутину с потолка. «Как хочешь…» - пожимает плечами Том и присаживается на корточки, выдвигая ящик с игрушками.

«Мои солдатики, - бормочет он, - моя белка!». «Не набирай с собой так много, малыш!» - слышит он за спиной мамин голос, поворачивается, и видит смеющуюся маму. «Хорошо, - говорит Том, - я возьму только белку и пуделя, а остальное заберу позже».

«Ты не о том думаешь, Том!» - укоризненно качает головой мама, и треплет по волосам легкой рукой.

«Здесь рос персик! – кричит Том, выйдя на крыльцо, - Куда вы дели мой сарай и вишневое дерево перед ним!?» И кажется ему, что на его крик сбегутся все соседи…
Но всего лишь на минуту в дверях появляется та же чужая женщина, вытряхивает пыльный коврик ему в лицо и исчезает.

«Ладно, - миролюбиво говорит Том, - вам же хуже, вы никогда не узнаете, как умеет растекаться золотистым медом мой персик. А без сарая вам не удастся поиграть в индейцев…»

Гуляет Том по старому городу, и удивляется: на каждом шагу знакомые лица.
«Здравствуйте!» – радуется он, и пожимает руки зубным врачам, учителям музыки, продавцам кваса и торговкам семечками. И сердце его переполняется такой любовью ко всем, что, украдкой, он смахивает светлые слезинки рукавом…

«Ты сделал домашнее задание, Том?» - спрашивает строго директриса школы. И он с готовностью вытаскивает из-за пазухи тетрадь со сложнейшими матема-тическими примерами, давно решенными. «Молодец!» - хвалит его директриса, и удаляется, такая же гордая и величественная как всегда, а Том, с облегчением вздыхая, провожает ее взглядом.

Гудят трубы, бьют барабаны, идет колонна весенней демонстрации, оставляя за собой влажный разноцветный хвост из растерзанной сирени и лопнувших воздушных шариков. Марширует и Том со всеми, топает ногами изо всех сил, свободный и счастливый. О, месяц май, благоухающий цветочный месяц!

Заглядывает Том и на кладбище. Так зелено, тихо здесь, что слышно как шепчет кладбищенский сторож своему коту: «Сколько ты можешь лопать сало?»

Под огромным кленом – крест с коротким словом «Том». И цифры стоят: 1900-1987. «Это что, таинственный код!?»– совсем развеселился Том, пересчитав цифры вперед и назад. Даже нагнулся, и верх ногами посмотрел. «Всегда плохо с математикой было…» - подумал он, и вдруг почувствовал, что страшно устал и хочет домой.

«Я здесь, - шепнул теплый ветер, подхватывая Тома, - нам уже пора!»

«Пора?» – отозвался сонно Том, прижимая покрепче к себе старую белку и пуделя, и тут же блаженно расслабившись, растворился в воздушном потоке, несущем к долгожданному Крову…

«Том!»

Нет ответа.

ТЕТРАДЬ


- Здравствуйте, милая барышня! - крикнул Сонечке румяный гимназист, проходивший под окнами дома, заложив руки за спину. Сверкнули медные пуговицы на потертой шинельке, и пропал, пропал милый образ из вида.

Этого было достаточно, чтобы на следующий день достала Сонечка пухлую тетрадь, подаренную тетенькой Лизонькой, и начала писать, поспешно обмакивая ручку в чернила.

- Дорогой, дорогой мой Николенька! Я совсем не уверена, что звать Вас надо именно так, но сердце подсказывает мне, что окликала Вас так матушка в детстве. Какое мягкое, и вместе с тем сильное имя «Николенька»… Вы не рассердитесь на меня, милый друг, что, еще не имея чести быть представленной Вам, уже пишу, сгорая от нетерпенья? Хочу сообщить Вам радостную новость: родители мои отбывают по срочным делам
в * скую губернию, и оставляют меня на попечении няни моей Кузьминичны, которая подслеповата и глуховата уже лет десять как. Поэтому завтра, будучи на гулянии в Ботаническом саду, вскоре после завтрака, жду Вас на алее, что справа. Ваша Софья

Сонечка дописала, приоткрыла дверь своей комнаты, и прислушалась. Внизу няня пила горячий чай с медом и тяжело дышала, заглушая тиканье ходиков. Бесшумно шныряла по коридору прислуга, приученная годами быть невидимой; за окном шел дождь. Сонечка вернулась к тетради, перевернула страницу, вздохнула и вновь начала писать.

- Милая, милая Сонечка! Друг мой! Думаю, что зовут Вас так, да, да, именно так! Получив от Вас сегодня драгоценную для меня записку – я тысячу раз прочитал ее, покрыв множеством горячих поцелуев, и оросив слезами счастия, спрятал на своей груди. Эта ночь длинною в год приблизит меня к Вам. До скорой встречи, любовь моя. Ваш Николенька

- Милый Николенька…, - написала Сонечка, наморщила лобик, сбегала в кухню, стащила четыре бутерброда из буфета: два с сыром, два с селедкой, съела их на лестнице, и, тщательно облизав пальчики, вернулась к письменному столу, - до сих пор на моей руке горит то место, к которому Вы прикоснулись в парке на скамейке. Я не ем и не пью, дрожа от нестерпимой радости встречи с Вами. Я согласна бежать этой ночью, любезный друг. Ваша навеки. Соня

- Свет мой, радость моя, Сонечка. Записка Ваша у меня. Вы сделали свой выбор и осчастливили меня. Кони стоят уже под домом, горячие и вороные. Я Вам пишу и слышу фырканье и топот их копыт за окном. Нас ожидает жизнь на чужбине, полная неведомых опасностей, но ничто, я верю, не сможет разлучить нас, друг мой. Преданный Николенька

Сонечка присела на подоконник, положила кудрявую головку на колени и горько заплакала. Затем потерла глаза чернильными кулачками, размазала лазурные полосы по щекам, и притихла, еще тоскливая, но готовая в любую минуту загореться от нежданной радости.

- Софьюшка, маменька приехала! - крикнула снизу няня, и полетела Сонечка в родительские объятия, получая в промежутках между нежными лобзаньями новые платья к Рождеству, атласные туфельки, розовые ленты, и бусы, граненные стеклянные, множащие кареглазое девичье буйство в своих отраженьях.

- Ах, Николенька, - дописывала Сонечка, зевая, перед сном, - (Николай, ах право, что за имя странное…) От Вашего прикосновенья все еще горит рука, но уже не так как прежде.…Пожалуй, все придется отменить, и на чужбине старость коротать одним Вам. Я силюсь вспомнить облик Ваш, но не могу, простите, спать уже хочу, хочу, хочу безмерно…

Сонечка заснула со светлой улыбкой на губах. Снился ей гимназист в потертой шинельке, быстро удаляющийся не оглядываясь по узкой улочке. Она пыталась вспомнить, как его зовут, но не могла – потому, что не знала. За четверть часа до полуночи маменька подобрала с пола выскользнувшую из рук пухлую тетрадь, и, не заглядывая в нее, положила на стол, перекрестила Соню и на цыпочках вышла, затворив двери.
 

Другое читать здесь