Я люблю мой Гродно, город, который считаю своей малой родиной, и куда я переехал вместе с родителями ещё восьмилетним мальчиком. Здесь прошло моё детство, моя юность. Не всё вышло так, как бы хотелось, и как я тогда планировал. Не получилось стать офицером: в последний момент, наперекор всей логике событий, я взял тайм аут и поступил на время в сельхоз.
Неожиданно для себя я так увлёкся прикладной биологией, что и перестал помышлять о карьере военного. Учёба в институте, новые взрослые товарищи - всё это было совсем по-другому, чем в школе. Мы работали в студенческих стройотрядах, занимались в научных кружках и ставили опыты на животных, ездили в Минск на профильные олимпиады. Всё это было здорово. Каждое утро я спешил на автобус, ехал на лекции. Потом, вместе с другими студентами в перерывах между занятиями мы мчались из одного учебного корпуса в другой. И везде успевали, даже про буфет не забывали. Мы были молоды, и нам было весело.
Так незаметно пролетели пять лет, а потом мы готовились к защите дипломов. И снова сновали по библиотекам, просиживали часами в читалках. И вот, наконец, защита. Почему- то я защищался 8 марта, в праздничный нерабочий день. А после защиты, уставший и немного грустный, шёл не спеша привычным маршрутом по дороге, где мне был знаком каждый камешек. И в этот момент я подумал: - Всё, Саша, твоя беззаботная юность закончилась, и ты вступаешь во взрослую жизнь. Через месяц – полтора тебя призовут в армию, и ты уже не скоро вновь увидишь эти здания, пройдёшь этими улицами и почувствуешь под ногами привычную неровность камней этой старой булыжной мостовой.
Через две недели нам вручали дипломы, а ещё дней через десять мне доставили повестку в военкомат. До призыва оставалось ещё больше месяца. Мне не хотелось сидеть дома без дела, и тогда я решил поехать по месту своего распределения, пожить в колхозе хотя бы пару недель.
В деревню я отправился 1 апреля, в день смеха и день рождения моей мамы. Деревня - как деревня, колхоз, правда, не миллионер, но так всё чистенько, дома деревянные, и аккуратно покрашенные. Вот только людей почему-то нигде не было видно. Подхожу к центру, смотрю, а на площади, возле колхозной управы, толпа народу. И стоят они молча, никто не улыбается. Вокруг тишина, даже привычного шума моторов не слыхать.
Стал подходить к людям, и они почему-то расступились. Прямо передо мной на возвышении стоял большой закрытый гроб, а слева и справа от него - солдатики в парадной форме одежды с автоматами в руках. В то время я даже и перекреститься-то не умел, понимал, что нужно как-то отреагировать, но не знал как. И потом, всё это случилось так неожиданно, что я невольно отпрянул назад. Тогда я ещё боялся мёртвых.
Уже после похорон, председатель колхоза рассказал мне, о том, что как раз в этот самый день моего к ним приезда, вернулся домой из Афгана и их деревенский паренёк, только, правда, в цинковом гробу. Аккурат 8 марта он получил пулю в живот… После ранения он, ещё с неделю промучившись в госпитале, умер. В своё время колхоз посылал его учиться к нам в институт, но знаний поступить у пацана не хватило. Решил, что потом, после армии, через рабфак поступит. Отучится и вернётся в родную деревню.
Две недели я гулял по окружающим деревню полям и лесам, смотрел, как живут люди, а потом предъявил председателю повестку. – Так тебе в армию? Ну что же, иди, служи, будет желание, приезжай к нам. А пока – удачи тебе, солдат.
Помню, как возвращался домой. Автобус запаздывал, ждать пришлось долго. Потом трясся в хвосте старенького пыльного «Икаруса», людей было мало. Сзади меня сидели двое призывников и пили самогон, закусывая домашней «пальцем пиханой» колбасой. А у меня нечего было поесть. Я как увидел ту колбасу, так у меня всё внутри заныло от голода. А ребята это, словно, поняли и протянули мне полстакана свекольного самогона и целый круг колбасы с хлебом. Я с отвращением выпил этот вонючую «цукровку». Ну не обижать же ребят, правда? Зато потом колбасы поел.
Сперва ехал и думал об этих ребятах, что тоже вместе со мной скоро наденут солдатскую форму, а потом, почему-то, вспомнил того парня, которого хоронила деревня в день моего к ним приезда. Стал вспоминать рассказанное председателем и сопоставлять даты его ранения и смерти. И у меня выходило, что он был ранен в день моей защиты, потом, всю неделю, пока мы с друзьями праздновали окончание учёбы, он умирал в госпитале, теряя сознание от боли.
А ведь он пытался поступить к нам в институт, мечтал стать агрономом или зоотехником и работать у себя деревне. Не поступил и ушёл воевать. Но ведь это я должен был стать военным, я должен был идти воевать, а не он. Но если я не пошёл, то пошёл этот деревенский мальчик, кто-то, ведь, все равно должен был идти. А что, если это мы с ним поменялись судьбами, и он, получил предназначенную мне пулю? А я даже имени его не знаю. Нет, нет, - убеждал я себя, - такого не может быть. Это в тебе самогон говорит.
В день отправки прибываю в военкомат. Прапорщик, недовольный моим внешним видом, велит постричься наголо. Связался с отцом: - Пап, ты бы позвонил военкому, а то меня тут наголо хотят оболванить. На что отец мне спокойно отвечает: - Будь как все, сынок, стригись, это не больно.
Прошло три года после окончания мною института. Я уже отслужил срочную, получил офицерское звание. Неожиданно мне в полудобровольном порядке предложили, в силу создавшихся тогда обстоятельств, послужить в армии ещё два года, но уже офицером. Я тогда решил, что это моя судьба, и не противился. Когда писал рапорт, то рука, словно, сама собой приписала в самом конце просьбу направить меня в ограниченный военный контингент в ДРА, или, просто, в Афган. Но меня оставили служить недалеко от дома.
Прошло несколько месяцев, звонит мне из Москвы мой начальник и задаёт вопрос: - Как ты смотришь, если мы предложим тебе поехать в Афганистан на два года? – Вот она, судьба, - подумалось мне, - никуда от неё не уйдёшь. – Да, конечно, - отвечаю, - я согласен. Стал готовить документы, собирался было сделать необходимые прививки, но недели через две – отбой. – Ты же у нас двухгодичник, а туда нужен кадровый офицер. – Товарищ полковник, ничего страшного, я готов и переслужить. - Спасибо, Саша, но, увы, отбой. Значит, всё-таки, не судьба.
При подготовке кандидатов в такого рода командировки, наше начальство всегда имело ввиду несколько кандидатур. Моим дублёром был лейтенант, который служил тогда в Звёздном городке. Как мне потом рассказывали, после того, как ему объявили о предстоящей поездке, он, то ли от радости, то ли с горя, напился и устроил дебош. Когда на его усмирение был прислан военный патруль из трёх человек, то мой дублёр вступил с ними в неравный бой.
На следующий день дебошир предстал перед тогдашним начальником отряда космонавтов и одновременно командиром тамошнего гарнизона, генералом Джанибековым. В результате состоявшегося между ними разговора лейтенант вместо Афгана отчалил куда-то в Забайкалье.
После тех событий прошло всего несколько лет, но уже успела смениться целая эпоха, и я, неисправимый тугодум, не вписавшись в новейшее время, вновь взял тайм аут и пошёл работать на железку. Первая Чеченская кампания застала меня именно там. Вспоминаю эти бесконечные воинские эшелоны, идущие через наш узел. Весёлые улыбающиеся офицеры, задающие чаще всего один и тот же вопрос: - Слышь, мужик, где у вас тут можно купить?
Я с интересом заглядывал в окна пассажирских вагонов, в которых размещался рядовой состав, парни приветственно махали мне руками и тоже улыбались. В вагоны вход свободный, никакого охранения. Словно, ребята не на войну, - на пикник едут.
После заключения мира те же самые составы возвращались домой. Белым днём мимо нашей будки обогрева тепловоз тащит поезд с бойцами. Пассажирские вагоны расписаны зубной пастой огромными надписями, с многочисленными восклицательными знаками: «Мы вернулись»! В тамбурах каждого вагона в бронежилете с каской и автоматом наизготовку стоят солдаты. В окнах ни одной улыбки, никаких приветствий. Они просто смотрят на нас, и всё.
Мне нужно работать, подхожу к вагонам. Солдат угрожающе наводит на меня автомат. Спрашиваю: – Ты чего, браток? Здесь тебе уже не Чечня, до Москвы осталось меньше ста километров. Он словно не слышит и упирается дулом мне в грудь. Я отхожу и жду офицера. Только после его команды мне удалось подойти к вагонам.
Тогда, в памятном для всех январском 1995 года штурме Грозного погиб Игорь Сорокин, наш земляк, сын военкома. Я потом, уже став священником, был у них дома, на могиле служил. В комнате Игоря, на стене, возле его фотографии, висит орден «Мужества». Мать рассказывала, что гроб по её настоянию открыли. Она сама омыла тело сына и трогала на его груди раны от автоматной очереди.
Какое испытание в жизни человека. Ведь отец Игоря военком, мог сына от армии так запрятать, что и с собаками бы не нашли. Вот только, как бы он тогда посылал на войну чужих детей, какое бы имел на это моральное право? И, всё-таки, кровиночку-то свою не уберёг, а мог бы. Как, наверное, ему бывает больно только от одной этой мысли. Вот ведь как по жизни получается, чтобы самому оставаться человеком, порой приходится жертвовать самым дорогим.
А потом привезли Женьку, его многие здесь знали. Он погиб в том же Грозном, в тот же год. На его глазах снайпер подранил солдата и тот лежал на простреливаемом пятачке, истекая кровью. Женька мучился, что не в силах помочь сослуживцу. И не то, чтобы раненый был ему другом, просто, по-другому не мог. Наконец, в какой-то момент, он всё-таки не выдержал и пополз к раненому. На что в таких обстоятельствах рассчитывает человек? Может он надеялся на какое-то внутреннее благородство противника?
Женька уже было дополз до него, и даже стал тащить раненого к нашим позициям, но снайпер и подранил бойца, чтобы на него, словно на подсадную утку, выманивать из укрытия других. Когда Женька упал, то своим телом закрыл товарища, и того под прикрытием темноты удалось спасти.
Мать Женьки, а это был её единственный сын, пришла в те дни в наш храм. Маленькая, нескладная, дрожащим от волнения голосом она разговаривала с отцом Нифонтом. Оказалось, что парень не был крещён. До армии, как-то и не думал на эту тему, а когда получил вызов в военкомат, решил-таки, креститься, но сроки призыва внезапно переиграли и Женька спешно ушёл, так ничего и не успев.
Помню, как батюшка ей ответил: - Как же мы молиться о нём будем, мать, ведь он же у тебя не крещён? Батюшка что-то ещё говорил, но я запомнил вот эти слова: - Он погиб у тебя, как герой, но ты в своё время не научила его верить, не привела ему креститься. Так бы сейчас его душа пошла бы на Небо, но ты своим нерадением погубила его. Я видел, как ещё больше почернела и без того, убитая горем женщина. Она согнулась, и стала, как бы, ещё меньше ростом.
С того дня прошло почти семь лет, к этому времени я уже сам стал священником. И никак не мог забыть того разговора. Приходилось служить и на могилках погибших ребят. Мы молились в память обо всех воинах. Только Женькину оградку всегда обходили стороной. Конечно, отец Нифонт формально был абсолютно прав. И в тоже время, чувствовал я во всём этом какую-то большую и горькую неправду. Я тогда рассуждал, ведь хотел же Женька принять крещение, только не успел. Он ушёл воевать с людьми, которые идя с ним в бою, кричали: « Аллах Акбар»! Он воевал с ваххабитами, страшным злом, которое не щадит ни христиан, ни традиционных мусульман, с которыми мы, уже так много лет живём на одной земле. А раз так, то и погиб он, защищая нас от тех, кто срывал кресты с христиан, убивал священников, издевался над нашими детьми. Значит его подвиг, когда положил он душу свою за други своя, можно считать мученичеством и крещением кровью.
Однажды, находясь в кабинете владыки, я выбрал подходящий момент, и, доложив ему свои соображения, попросил его благословения отпеть Женю, как крещёного кровью. Владыка меня внимательно выслушал, подумал и согласился с моими доводами. – Ты можешь его отпеть, благословил он меня.
С какой радостью я спешил сообщить Женькиной матери, что мы наконец-то исполним то, о чём она просила тогда отца Нифонта. Теперь мы можем молиться и на его могилке и поминать его в алтаре. Но мы опоздали. За эти годы несчастная женщина тяжело заболела. Горе и постоянное чувство вины перед сыном раздавили её, и к тому времени она уже превратилась в глубокого инвалида. Ей уже было всё равно. Но нам было не всё равно, и мы довели это дело до конца.
Я уверен, что мы, идущие через жизнь, рано или поздно обязательно встаём перед «огненным испытанием». У каждого своя судьба и своя мера. Кто-то, проходя через него, крестится собственной кровью, и подобно Женьке, в самом начале своего пути становится светлым ангелом. Кто-то «крестится» кровью самого дорогого ему человека, как тот военный комиссар, не сподличавший, и пославший вместе с другими собственного сына туда, куда бы сам, сотню раз, предпочёл бы пойти вместо него. Но это удел сильных.
Нам, всем остальным, сложно принять, что если в твоей жизни сегодня всё спокойно, то, возможно, это потому, что кто-то вместо тебя взял на себя предназначаемые тебе боль и страх. Тебя прикрыли, а ты ничего и не заметил, или сделал вид, что не заметил. И теперь, наш удел жить за себя и за них. И не просто жить, но и строить храм своей души. А что и как построим, в конце пути испытает Господь.
Года три тому назад заехал ко мне посоветоваться один бывший морской офицер, капитан 1 ранга. Сам он москвич, а участок земли купил в деревне недалеко от нас. Вот её жители и обратились к нему, наверное, как самому дееспособному, помочь построить часовню.
Олег, так звали офицера, в растерянности: – Мне же надо свой дом достроить, батюшка, жалуется он хриплым прокуренным голосом, а народ, просит, давай часовню. Не знаю, что и делать? Предлагаю ему помочь: - Ты собирай деньги, что соберёшь, а я подскажу тебе хороших людей, которые выручат стройматериалами. А как построишь, так и за свой дом примешься, Бог поможет, не сомневайся.
Так вот общими усилиями и строили. Часто приезжал он к нам со своими друзьями. Олег, бывший подводник, как-то сказал мне, что во время одного из походов, побывал в такой аварии, что до сих пор удивляется, как жив остался. И почему именно он остался?
- Вот только сейчас понимание пришло. Честно сказать, батюшка, мне всегда хотелось, в жизни что-то стоящее после себя людям оставить, в память о нас, нашем поколении, о моих ребятах подводниках. Спасибо деревенским, если бы не они, разве бы я решился часовню строить.
Дело спорилось, и года через два аккуратненькая, словно игрушечка, часовенка в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла была освящена. А на сороковой день по её освящению Олег умер. Внезапно остановилось сердце. Мне рано утром звонит его сын и просит помолиться: – Олег, мой отец, умер. А я со сна всё никак понять не мог, что это он говорит о моём добром друге. Ведь его отец был таким крепким и сильным, что мне казалось, будто он вечен.
Я не знаю, как жил этот человек, но ушёл он красиво, успев построить храм в честь и память своих боевых друзей. Может, именно для этого Господь его и хранил? Построил и поднялся, встав вместе с ними в единый строй, крещёных кровью.

Следующий рассказ батюшки