(Рассказ из «Отечника» (Геронтикона))


Атмосфера была накалена до предела. В малой монашеской общине запахло войной. Дальше так жить было невозможно.

Видать, пришла пора виновнику сего искушения покинуть эти места. Пусть себе идет, куда пожелает, и живет дальше хоть сам по себе, хоть с другими, менее строгими в монашеской жизни. Ибо здесь он не только искушал монахов своим поведением, но и был дурным примером для разного рода паломников, заходивших время от времени в обитель и остававшихся помолиться на бдениях. Его плохое поведение бросало тень на всю обитель.

Действительно, что могли подумать эти люди о них?

В начале никто не придавал этому особого значения. Строгих мер не принимали. Кое-кого, пожалуй, все это даже веселило. Но когда затем, несмотря на все замечания, сделанные ему сначала одним из братиев, а затем и самим старцем, виновник упорствовал в своем поведении, многих оно стало раздражать. Глухое раздражение же быстро переросло в открытый конфликт.

Да, новый монах, пришедший в их общину несколько месяцев назад с самыми, скажем правду, лучшими рекомендациями и во всем прочем прекрасно уживавшийся с братией, неожиданно стал настоящей занозой для их малой обители.

Как можно было не послушаться даже самого старца? Как же великодушен старец, что спускает ему все это с рук и не выгнал его до сих пор – так в один голос говорили самые старые и почтенные монахи.

Кое-кто пытался найти ему оправдания. Молод еще. Подвизается в своей борьбе. Ничем другим, кроме этого, нам не мешает. И даже тут, в том, что нас так раздражает в нем, заметьте – он ведь аккуратно приходит на службы и на бдения, не пропустив ни одного из них. Просто… сразу же засыпает.

Именно в этом и состояла проблема инока Агафона, ставшая «шипом соблазна» и источником беспокойства для многих из братии: на службах и на бдениях он тотчас же погружался в сон!

Сначала, как уже говорилось, на него не обращали внимания. Потом стали будить его. Сперва ласково, потом грубо. Однажды буквально встряхнули, чтобы разбудить. Он же подскакивал в страхе и смущении, бормотал извинения, бодрствовал некоторое время, а затем снова погружался в дрему.

Достойно удивления, как у нас, ничтожных людей, самая мелкая и надуманная проблема вдруг начинает стремительно разбухать. Малейший пустяк, которому бы мы в другое время и не придали бы никакого значения, вдруг обретает гигантские размеры и буквально не дает нам жить. Вот, к примеру, капля воды. Кому она мешает? Но лишь начинает вода капать постоянно, без перерыва, капля за каплей, мерно, вновь и вновь – вот она уже вызывает раздражение, страдание, мучение.

Нечто подобное произошло и с монахами. Их малая община потеряла спокойствие и пришла в смятение от ничтожной проблемы: слабость ко сну одного из братиев, не выдерживавшего бдений. А хорошо известно, как в узком кругу могут придать огромное значение маленьким проблемам. Недаром гласит пословица: маленькое село – злое село. Вот и тут из пустяка, из ничего выросло что-то огромное.

Так и возникла проблема, доведшая монахов до того, что после длительных переговоров они решились просить у старца изгнать… искушение!

Старец выслушал их, пытаясь понять, в чем же состояло их искушение, которое начинало становиться искушением и для него самого. Но душа его была неспокойна. Он чувствовал, что изгнание Агафона, хоть и может показаться решением проблемы, станет одновременно и их поражением, и победой искушения. Однако и оставлять все как есть нельзя было, ибо смятение в обители так не прекратилось бы.

«Спроси отца твоего, и он возвестит тебе», – прошептал он. Ему показалось, что он нашел решение. Да, именно он направит нас по верному пути. Он скажет нам, будет ли справедливо изгнать его или нет. Авва Пимен. Великий старец, проницательный и прозорливый, мудрый и благоразумный, любовью своей заключивший в объятия весь мир. Лишь бы только принял он мое приглашение.

Преподобный Пимен

Авва согласился приехать, ибо не мог отказать в помощи тем братиям, которые сражались и боролись в духовной борьбе.

Знал он, как воюет лукавый с людьми, а в особенности с монахами. «Рыкающий лев, ища кого поглотить», – как пишет ученик Господа святой Петр.

Истово помолился он Господу помиловать творение Свое и просветить его, чтобы он смог решить проблему, о которой сообщил ему игумен. Пусть он станет орудием в руках Его, чтобы с одной стороны посрамить лукавого, а с другой прославить Имя Святое Господне.

Вся братия приняла авву с большими почестями. Его прибытие каждый раз сопровождалось особыми торжествами, иногда даже чрезмерными. Авву Пимена почитали в этой общине как великого наставника. Монахи знали, что на любую проблему или вопрос, заданный ему, они получат ответ от Самого Бога. Ждали они от него и решения этой возникшей проблемы, поскольку игумен, позаботившийся о том, чтобы отослать Агафона на послушание вне стен монастыря, рассказал им о цели прибытия аввы.

Преподобный отец выслушал братиев. Увидел всеобщее смятение. И понял он тогда то, что его огорчило более всего: не слабость брата в борьбе со сном, а слабость прочих братиев противостоять треклятому, хорошо скрывшемуся за всем этим и сражавшемуся с ними при помощи так называемого «правого» оружия: в данном случае, радения о соблюдении устава.

«Братия, – сказал он, – я рад, что нахожусь сегодня среди вас, среди верных, любящих Господа и подвизающихся в доброй борьбе. Богата благодать Господа, ниспосылаемая вам и ныне, и впредь. Разве вы не видите, в чем тут дело? Разве вы не видите, что вина в этом случае лежит на вас, и вина эта – недостаток любви?

Разве не говорит Апостол, что любовь «все покрывает, все переносит, никогда не перестает»? Любовь все выносит, все терпит, никогда не иссякает. Где же ваша терпимость? Где ваше терпение? Где сила вашей любви? А недостаток любви – не знак ли того, что вы не живете правильно, как члены Господа нашего? Ибо каждый из нас есть часть Тела Его, и потому связаны мы не только с Ним, как с Главой нашего тела, но и друг с другом. И потому если появится у одного из членов некий порок, другие должны расценивать его и как свой порок. Неужели вы верите, что строгость ваша и грубое отношение к брату вашему исправит его? Нет другого пути, кроме любви, если мы хотим исправить страждущего брата нашего».

Умолк авва. Он не привык краснословить, предпочитая воздействовать собственным примером, которому кто хотел, тот и мог следовать. «Тот, кто сотворит, и научит» – такова была его жизненная позиция.

«Мне неловко учительствовать здесь перед вами, – сказал он и склонил голову к сердцу, а затем вновь поднял ее. – И лишь потому, что движет мною дух послушания игумену вашему, я говорю это вам. «Просящему у тебя давай», по словам Господа нашего. А кроме того, – добавил он, – я не хочу, чтобы диавол поиздевался над вами».

«Старче, мы понимаем тебя, и слова твои возвращают нас вновь на путь Христа нашего, – с трепетом проговорил игумен. – Но что же все-таки делать нам с братом сим? Не говорить ему, что нужно бодрствовать на службах? Не будить его?».

И помолчав, он спросил: «Старче, что бы ты сделал на нашем месте? Скажи, и мы сделаем так же».

У братиев перехватило дыхание. Ответ преподобного должен был показать, как им вести себя в дальнейшем. Уже в душе их заговорил глас совести. Они осознали, что по отношению к брату своему они руководствовались не любовью, что вели себя не по-христиански, но уподобились фарисеям во времена Христовы, одержимым гордыней.

Авва же не спешил с ответом. Казалось, он погрузился в глубокую и напряженную молитву. Из его святых глаз хлынули слезы.

«Братие, – сказал он тихо, осознавая всю значимость слов своих, – будь я на вашем месте, увидев брата моего спящим …»

Вся братия смотрела на него широко открытыми глазами, напрягая слух, дабы не упустить ни малейшего звука из сказанного аввой.

«…итак, на вашем месте, я бы взял подушку и подложил ее ему под голову, чтобы было ему удобнее. Ибо в каждом брате для меня кроется Христос…».

 

(Из «Отечника (Герондикона)»)